Узоры на стеклах

— Уж кому не повезло с этим новым годом, так моему двоюродному братцу, — сказала остроносая брюнетка Оля, когда очередь рассказывать перешла к ней. — Сам выкопал себе яму, а теперь сам же пытается из нее выбраться. И было бы даже смешно, если бы не так грустно! Пишет мне, жалуется. “Посоветуй, что делать, ты же де-е-евочка…”

— Что посоветовать-то?

— Посоветуй “что делать?” Вечный вопрос русской интеллигенции, — она фыркнула и отпила глоток вина. — Короче, совсем обнаглел и собрался праздновать с любовницей. Потому что, видите ли, жена детьми занята и все равно от годовалых близнецов никуда не денется. Наплел ей, что с друзьями уезжает… Он так регулярно делает. Дома не ночует: то командировка, то с коллегами на дачу, то еще чего. Ну, знаем мы эту дачу. И тут собрался усвистать на две недели.

— Мо-ло-дец, — веско заметила Ирма. — Отлично устроился. Жена с детьми дома, а он — в вояж.

— Ага. Только что-то пошло не так. Светик, то есть жена, мягкая у него, ми-ми-мишная… Но если рогом упрется, то кто не спрятался, получит по шее. И тут ее переклинило, что у нее крыша едет от дня сурка и детских растущих зубов, а Антоша намылился самоустраниться.

Так. Сердце пропустило удар. Я чуть не выронила бокал и в последнюю секунду, очнувшись, сжала пальцы. А Оля продолжала:

— Закатила ему истерику. Делай, что хочешь, но я с тобой поеду. С мамой своей договорилась, со свекровью доболталась, няню взяла. Братик заюлил: ой-ой-ой, ну, как же так, как ты надолго от деточек уедешь… Ну, давай я планы поменяю, вместе Рождество в Европе встретим, пока там праздник и все украшено, а потом ты домой, а я — к друзьям. И волки сыты, и пастухи довольны. Уж не знаю, что он там любовнице наплел.

— Небось, что в командировку поехал, — предположила я. И удивилась, что голос у меня звучал совершенно спокойно. Расслабленно. Безразлично. Потому что, конечно, конечно же! Эта история не имела и не могла иметь ко мне никакого отношения. Мало ли Антонов на свете.

— Видимо, — пожала плечами Оля. — Полетел с женой в Кельн. А она там надышалась воздухом свободы или, может, заподозрила неладное… Сказала, что домой одна не поедет. Либо Антон возвращается вместе с ней, и будет у них нормальный семейный праздник. Дети, бабушки, дедушки, стол с оливье, подарки под елкой. Либо она едет с ним дальше в Париж. Вот, с друзьями как раз познакомится.

— Классно, — пискнул кто-то из девчонок из темного угла комнаты. — А тебе-то он что пишет?

— Оля, Оля, ну, подскажи. Что мне ей сказать? А второй что сказать? Как мне не спалиться? Ну, я ж от Светы уходить не хочу… Но я эту поездку так давно планировал. Как мне Вальке всё объяснить? Вот невезуха, аааа! И всё такое. Вертится там, как уж на сковородке.

— Бедняжечка, — желчно сказала Ирма. — Может, поджарит себе бочок и поумнеет?

— Вряд ли, — Оля махнула рукой. — Он сколько лет женат, так ни одной юбки не пропускает. Всё время то одна, то две на стороне…

Я медленно поставила бокал на тумбочку и стала пробираться к выходу из комнаты, спотыкаясь в темноте о чужие ноги и сваленные на пол диванные подушки. Вышла в коридор, подошла к высокому старому зеркалу в деревянной раме и прислонилась к нему лбом. Холодненькое. Закрыла глаза. Открыла глаза. Хватит себе врать, что всё в порядке. Ты раньше ни разу не видела Олю, но ее лицо кажется тебе знакомым не просто так. Она похожа на Антона. И детали истории. И имя любовницы. в конце концов! Все сходятся. Любовница. Какое… слово. Неудобное. Не мое.

Я сжала зубы, быстро прошла на пустую кухню, уселась на подоконник. Достала телефон и ткнула на иконку быстрого вызова с фоткой Антона.

6. Лучший праздник в году

В общей сложности я позвонила семь раз. Три раза, пытаясь не расплакаться на чужой кухне. Два раза из такси. И два раза уже из дома. Трубку Антон так и не взял. А потом и вовсе отключил телефон.

Внутри меня как будто все заледенело. Я легла спать, не проронив ни слезинки, и впервые за последние пару дней не положила телефон под подушку, а оставила его на столе.

И, конечно же, в восемь утра он позвонил.

— Алло? — сказала я, не открывая глаз. Мне, в принципе, вовсе их открывать не хотелось. За ночь проблема — или обида? или разочарование? как назвать это чувство, которое сковало сердце и кололо в груди острыми кристаллами льда при каждом вдохе? — никуда не делась. Лучше просто спать и ни о чем не думать. Как медведь в берлоге, до весны. А там, глядишь, распустятся подснежники, начнет греть солнышко, и мое сердце оттает. Может быть.

— Валь? — прошептал Антон в трубку. — Ты чего звонила? Что-то случилось? Прости, я телефон в ресторане забыл, мы вчера на ужин…

— Привет, — я потерла лоб, пытаясь понять, что тут можно сказать. Заготовленные фразы почему-то разлетались непослушными словами во все стороны и кружились вокруг, не давая ухватить нужное. — Слушай, ты же в Питере?

— Да, — он сказал это уверенно, но голос, кажется, дрогнул. Совсем чуть-чуть.

— Мне внезапно дали отгулы перед праздниками. Давай я прилечу к тебе и…

— Это будет не очень удобно.

— Кому?

— Мне, — теперь он говорил раздраженно. Как будто выговаривал маленькой девочке. — У меня же работа, встречи, коллеги. Совсем не будет времени тебя развлекать.

— А меня и не надо развлекать. Я не ребенок. Даже в аэропорту встречать не надо. Просто скажи, в какой гостинице ты остановился, и я постараюсь забронировать номер там же. Или поблизости.

“Тош, с кем ты разговариваешь?” — вдруг услышала я на заднем плане. Наверно, Антон не успел зажать рукой микрофон. А может, не ожидал, что его застукают за разговором со мной… От этого “Тош” мне стало так тошно, что я окончательно проснулась.

— Или ты говоришь мне название гостиницы, или…

— Или что? — возмущенно прошипел он. — Что за ультиматумы, ты там что…

— Я там что? Я там что?! Давай объясню.

— Уж постарайся.

— А ты когда жену селил в гостиницу в Кельне, ты же не менял номер бронирования, да? Просто заменил мое имя на ее? — я сказала это, чтобы позлить и уязвить Антона, а потом поняла... Точно ведь. Я могу позвонить в гостиницу и узнать, остановился ли там господин “такой-то” с супругой. Даже если Антон сейчас соврет.

Но врать Антон не стал.

— Доложили, значит… — пробормотал он и отключился.

Просто отключился. Не стал ничего объяснять. Не стал со мной говорить.

Просто отключился.

А я осталась сидеть на полу — даже не помню, как я там оказалась, наверно, села мимо стула? — с телефоном, зажатым в руке так крепко, что его края потом отпечатались синяками на ладони.

Наверно, стоило заплакать, но вместо этого я поднялась и, насвистывая, пошла на кухню жарить яичницу. Заплакала я через два часа, когда открыла почту и обнаружила письмо от авиакомпании об отмене моих билетов.

Когда слезы высохли, я написала Антону:

“Очень мужской поступок. Ты ничего не хочешь объяснить?”