Узы крови

– Это вымогательство, – сказал Алек.

Глаза Суинтона потемнели.

– Я передам боссу ваши слова.

Он сделал движение, чтобы подняться.

Алек поспешно сказал:

– Нет! Сядьте. Пожалуйста.

Суинтон медленно опустился на свое место.

– Не надо употреблять таких выражений, – предупредил он. – Один парень уже однажды употребил их и оказался прибитым коленями к полу.

Алек читал об этом. Такое наказание для своих жертв придумали братья Крэй. Люди, с которыми сейчас столкнула его судьба, были не лучше и не менее безжалостными. Он почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

– Я ничего дурного не имел в виду. Просто у меня… у меня сейчас нет наличных.

Суинтон стряхнул пепел со своей сигары в бокал Алека и сказал:

– У вас куча акций в «Роффе и сыновьях», не так ли?

– Верно, – ответил Алек, – но они не подлежат продаже или передаче другим лицам. Ими нельзя пользоваться, пока «Рофф и сыновья» будут оставаться семейной фирмой.

Суинтон затянулся сигарой.

– И долго они будут оставаться семейной фирмой?

– Это зависит от Сэма Роффа. Я уже пытался убедить его разрешить продажу акций на сторону.

– Попытайтесь еще.

– Передайте господину Майклзу, что он получит свои деньги. И перестаньте преследовать меня.

Суинтон вскинул голову.

– Преследовать вас, сэр? Ты, сука, сразу почувствуешь, когда мы начнем тебя преследовать. Сначала сгорят твои сраные конюшни, и ты будешь жрать только горелую конину. Потом сгорит твой дом. Может быть, вместе с твоей цыпочкой Вивиан, кто знает!

Он ухмыльнулся, и сэра Алека передернуло от этой улыбки.

– Ты когда-нибудь ел поджаренную цыпочку, а?

Алек побледнел.

– Ради бога…

Суинтон резко переменил тон и сказал успокоительно:

– Шучу. Тод Майклз – ваш друг. А друзья должны помогать друг другу, не так ли? У нас как раз сегодня на встрече шел разговор о вас. И знаете, что сказал босс? Он сказал: «Сэр Алек – отличный парень. Если у него не будет денег, он обязательно найдет способ быть нам полезным».

Алек нахмурился.

– Какой способ?

– Для такого умного парня, как вы, никакого труда не составит придумать что-нибудь оригинальное. Вы один из совладельцев фармацевтической фирмы. Там производят разные препараты, и в частности кокаин. Что стоит несколько раз, совершенно случайно, пару-другую партий наркотика отправить не туда, куда положено, а скажем, другому получателю?

Алек недоуменно уставился на него.

– Вы с ума сошли, – наконец выдавил он. – Это невозможно сделать.

– Поразительно, на что способны люди, когда у них нет другого выхода, – ласково сказал Суинтон и встал. – Либо вы платите наличными, либо мы вам диктуем, куда направить товар.

Он затушил сигару о блюдце, на котором лежало масло Алека.

– Искренний привет Вивиан, сэр Алек. Пока.

И Джон Суинтон испарился.

Сэр Алек остался сидеть, слепо глядя прямо перед собой, окруженный привычными, до боли знакомыми вещами, неизменно сопровождавшими его всю его жизнь, которые сейчас он может безвозвратно потерять. Единственным чуждым предметом был засаленный мокрый окурок сигары на блюдце. Каким образом позволил он им вторгнуться в свою жизнь? Он дошел до того, что стал пешкой в руках негодяев. Теперь он знал, что им нужны не его деньги. Деньги – это приманка, на которую он попался. Их интересовало его положение в фирме, производящей лекарства. Они попытаются заставить его работать на них. Если станет известно, что он попал в руки уголовников, оппозиция не замедлит этим воспользоваться. Его партия скорее всего попросит его уйти в отставку. Все будет сделано тактично и строго конфиденциально. Они, вероятно, окажут на него давление, с тем, чтобы он сложил с себя полномочия члена парламента. И предложат какую-нибудь номинальную должность, чтобы он мог получать оклад в сотню фунтов стерлингов в год из королевской казны. Член же парламента не имеет права получать деньги ни от королевы, ни от правительства. И сэру Алеку, таким образом, не позволят вернуться в парламент. Причина, разумеется, вскоре станет всем известна. Он будет обесчещен. Если не сумеет собрать необходимую сумму, чтобы разом расплатиться. Уже несколько раз он заговаривал с Сэмом Рофф о том, чтобы тот согласился снять запрет со свободной продажи акций на рынке ценных бумаг.

– Забудь и думать об этом, – сказал ему в ответ Сэм. – Едва мы позволим посторонним стать нашими партнерами, как они тотчас начнут учить нас, что нам делать. Мы и глазом не успеем моргнуть, как они захватят сначала Совет, а затем приберут к рукам всю компанию. Тебе-то это зачем, Алек? У тебя большой оклад, на карманные расходы, думаю, хватает. Открытый счет в банке. Зачем же тебе наличные деньги?

В какое-то мгновение Алек чуть было не сказал Сэму, как остро он нуждается именно в наличных деньгах. Но знал, что из этого ничего не выйдет. Фирма для Сэма Роффа была всем, и это делало его абсолютно бесчувственным ко всему остальному. Если бы ему стало известно, что Алек хоть в какой-то степени скомпрометировал фирму, он сделал бы все возможное, чтобы немедленно избавиться от него. Нет, Сэм Рофф был последним человеком, к которому он мог бы обратиться.

К столу Алека приблизился швейцар «Уайта» в сопровождении человека, одетого в серую униформу посыльного. В руке он держал большой запечатанный конверт.

– Прошу прощения, сэр Алек, – почтительно обратился к баронету швейцар, но этот человек настаивает, что обязан что-то передать вам лично в руки.

– Благодарю вас, – сказал сэр Алек.

Посыльный вручил ему конверт и в сопровождении швейцара пошел к выходу.

Алек долго смотрел на конверт, прежде чем вскрыл его. Перечтя содержимое три раза, скомкал бумагу. Глаза его медленно наполнились слезами.

6. НЬЮ-ЙОРК. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 СЕНТЯБРЯ – 11.00

Частный «Боинг 707-320» заходил на посадку в аэропорту «Кеннеди», дождавшись наконец своей очереди на приземление. Полет был долгим и утомительным, и Рис Уильямз вконец измучился: за все время полета он, как ни пытался, так и не смог заснуть. На этом самолете он часто летал с Сэмом Роффом. И теперь постоянно ощущал его незримое присутствие в нем.

Элизабет Рофф ждала его. В телеграмме из Стамбула Рис просто сообщил ей, что прилетает на следующий день. Он, конечно, мог бы сообщить ей по телефону о смерти отца, но считал, что она заслуживает большего уважения. Самолет был уже на земле и подруливал к терминалу. У Риса почти не было багажа, и он быстро прошел таможенный досмотр. Снаружи серое, блеклое небо предвещало скорые заморозки. У бокового входа его ожидал лимузин, чтобы отвезти на Лонг-Айленд, в дом Сэма Роффа, где его ждала Элизабет.

В пути Рис попытался отрепетировать те слова, которые он скажет Элизабет, чтобы хоть как-нибудь смягчить удар, но едва Элизабет открыла входную дверь, как все ранее заученные слова мигом вылетели у него из головы. Всякий раз, встречая Элизабет, Рис как бы заново поражался ее красоте. Внешностью она пошла в мать, унаследовав от нее те же аристократические черты, те же жгучие глаза, обрамленные длинными, тяжелыми ресницами. Кожа ее была белой и мягкой, волосы черные, с отливом, тело точеным и упругим. Одета она была в кремового цвета шелковую блузку с открытым воротником, плиссированную серую фланелевую юбку и желтовато-коричневые туфельки. В ней ничего не было от той неуклюжей маленькой девочки, гадкого утенка, которого Рис впервые увидел девять лет тому назад. Она превратилась в красивую, умную, сердечную и знающую себе цену женщину. Теперь она улыбалась, радуясь его приходу. Она взяла его за руку и сказала:

– Входи, Рис.

И повела его в отделанную дубом библиотеку.

– Ты прилетел вместе с Сэмом?

Теперь от горькой правды не уйти! Рис набрал в грудь побольше воздуха и сказал:

– С Сэмом случилось несчастье, Лиз.

Он видел, как краска мгновенно сошла с ее лица. Она молча ждала, что он скажет дальше.

– Он погиб.

Она стояла, не шелохнувшись. Когда наконец заговорила, Рис едва расслышал ее слова.

– Что… что случилось?

– У нас пока нет подробностей. Они шли по леднику, оборвалась веревка. Он упал в пропасть.

– Удалось найти?

Она закрыла глаза, но тотчас вновь их открыла.

– Бездонную пропасть.

Ее лицо стало мертвенно-бледным.

Рис всполошился.

– Тебе плохо?

Она быстро улыбнулась и сказала:

– Нет, все в порядке, спасибо. Хотите чаю или чего-нибудь поесть?

Он с удивлением взглянул на нее, попытался что-то сказать, но потом сообразил в чем дело. Она была в шоке и говорила, не понимая, что говорит. Глаза ее неестественно блестели, и на лице застыла учтивая улыбка.