В аду Сталинграда. Кровавый кошмар Вермахта

Более объективная картина происшедшего лишь частично владела мной. Что можно требовать от летчиков в беде? Что им нужно было делать, когда самолет не держится в воздухе? Они могли бы попытаться сделать посадку на брюхо, но лишь избавившись от взведенных бомб. Оставшееся топливо само по себе было угрозой. Справедливо ли ожидать хладного рассудка от человека в такой ситуации?

Ночью мы двигались вперед по узкому коридору в сторону Сталинграда, который пробили танковые дивизии. Вдоль дороги мы видели немецкие колонны, раздолбанные в куски, со множеством еще не погребенных тел. По вспышкам орудийных выстрелов справа и слева от нас было видно, что коридор не может быть широким. Разрывы вражеских снарядов к нам не приближались. Это был, вероятно, лишь беспокоящий огонь.

На близком привале мы обнаружили тяжелораненого русского — он наполовину обгорел и постоянно дрожал — в уничтоженном танке. Он, наверное, пришел в себя от холода ночи, но не производил шума. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что помогать ему бесполезно. Я отвернулся, пытаясь понять, что с ним делать. «Кто-нибудь, пристрелите его», — услышал я чей-то голос. «Покончите с этим!» Затем раздался пистолетный выстрел, и я почувствовал облегчение. Я не хотел знать, кто из жалости добил его. Все, что я знаю, — я не смог бы сделать этого сам, даже при том, что разум говорил мне, что добить его было бы гуманнее.

* * *

Однажды ранним утром мы ехали через балку. Это сильно размытые овраги, неожиданно открывающиеся в степи, обычно сухие как порох. Их постоянно размывает ливнями и тающим снегом. Голова батареи прокладывала путь через эти буераки, когда вдруг танковые снаряды стали рваться вокруг наших повозок. Мы увидели Т-34 у дальнего конца основной балки, стоящий значительно выше нас, он быстро стрелял по нашей батарее из своей 76,2-мм пушки. Не было и речи о том, чтобы развернуться в этой теснине, не было возможности и развернуть гаубицу для стрельбы. Так что мы пошли вперед, оставляя больший интервал между повозками, молясь о том, чтобы проскочить. Русский стрелял без устали. Он в любой момент мог попасть, потому что мы двигались со скоростью пешехода. Мне казалось, что снаряды буквально пролетают между ног у лошадей. Доля секунды между слышимым выстрелом и разрывом лишь усугубляла ощущение безнадежности. Я бы давно ускакал прочь, но об этом не было и речи. Танк явно стрелял бронебойными, иначе было бы больше ущерба от осколков. То, что нас ни разу не задело, было выше нашего понимания. Батарея прошла овраг нетронутой, хотя мне казалось, что время остановилось. Наконец танк исчез из поля зрения.

Позже наша батарея пришла на огневую позицию в мелкой ложбине. Поскольку местность была под обстрелом, для расчетов незамедлительно стали копать щели.

Я оставался рядом с «лисьими норами» телефониста и радиста, и несколько раз мне приходилось искать там укрытия. Общая ситуация была запутанной, и ход линии фронта — если она вообще была четко проведена — был мне неизвестен. Я даже не знал, кто развернут справа и слева от нас. Время от времени я получал противоречащие друг другу приказы на марш и на боевые действия, которые только усугубляли неразбериху. В качестве меры предосторожности я поставил наблюдательный пункт на ближайшей высоте и провел туда телефонную линию с батареи.

Мимо наших позиций в сторону фронта проехало 88-мм зенитное орудие. С наблюдательного пункта я осмотрелся в сторону станции Гумрак, рядом с которой 88-мм пушка заняла позицию, весьма незащищенную. Когда она открыла огонь по настильной траектории с железнодорожной насыпи, я заметил за ней башни нескольких Т-34, которые вели ответный огонь. Началась жестокая дуэль, из которой «фляк» вышел победителем. Несколько танков горело.

Я осторожно, чтобы не поставить зенитную пушку в опасное положение, открыл огонь по насыпи. 15-см снаряды сделали свое дело. Танки вскоре исчезли. Зенитка собралась и уехала. Она казалась неповрежденной, хотя с моего «приставного стула» иногда ее положение казалось отчаянным.

Все снова стихло. Я вернулся на орудийные позиции, сел на край окопа, свесив ноги. Я начал что-то есть, больше от скуки. Солнечные лучи грели меня, я устал, но не мог найти спокойной минуты поспать. Внезапно совсем рядом со мной упал снаряд. Я почувствовал сильную боль в левом бицепсе. Инстинктивно я упал в щель и увидел, что рядом стоявший передок получил прямое попадание. Он был разорван на куски, на месте остались лишь нетронутые колеса и обрывки металла. Я с трудом мог двигать рукой. На этот раз все серьезно, подумал я — не царапина, как обычно. Мне слишком долго везло. Рукав кителя был не поврежден и на нем не было видно крови. Прибежавшие артиллеристы помогли мне снять китель и рубашку. От каждого движения рука болела как черт знает что. Не перелом ли это? Оказалось, это очень неприятный ушиб, который на глазах темнел и распухал. Наверное, в меня угодил ровный кусок металла от передка.

Когда снова начался беспокоящий огонь, я реагировал на него более нервно, чем обычно. Коренастый командир орудия пошутил насчет моего поведения и стоял на открытом месте, сверкая загорелым телом, играя в героя. Пока я советовал ему перейти ближе к укрытию на время обстрела (а у нас не было приказа открывать огонь), взрыв бросил его на землю. В груди его была дыра размером в кулак. Оставаясь в сознании, он понимал, что у него нет ни единого шанса. Было чудом само по себе, что он еще оставался в сознании с таким ранением. «Это не должно было случиться. Старших по званию нужно слушаться, особенно когда они говорят из лучших побуждений», — сказал он почти про себя. Потом он в последний раз рассмеялся. Он умер быстро, явно не испытывая особой боли. Может быть, с тяжелыми ранами всегда так. Все это случилось 4 сентября 1942 г. Позже я узнал, что в тот же день убили брата моей будущей невесты.

С 10 августа, когда мы дрались на дороге у реки Дон, события неслись с головокружительной скоростью. Бои стали брать свою дань с IV батальона. Мы постоянно несли потери. Как ни странно это может прозвучать, я смог спокойно заснуть. Несмотря на это, я чувствовал себя не так расслабленно и уверенно, как казалось остальным. Со школьных лет я научился не показывать своих чувств. Синяк на руке еще болел, но я не хотел получать значка о ранении, потому что у меня было нехорошее чувство, что тогда со мной случится что-то действительно плохое.

Нам приказали сменить позиции. К тому времени линия фронта снова обрела четкость. Все три батареи тяжелого батальона — 12 мощных орудий — стояли совсем рядом. Как обычно, я был на главном наблюдательном пункте, откуда был виден западный край растянувшегося в длину Сталинграда.

Глава 3 Битва в городе

Несколько ближе, спереди и слева, стоял комплекс зданий городской летной школы. Дивизия в ближайшие дни начнет наступление. У нас были прекрасные карты и утвержденные задачи на каждый день. Сможет ли наша все более редеющая дивизия ответить этим ожиданиям? Наблюдательные пункты и огневые позиции были доработаны, и каждое орудие было окружено земляным валом, чтобы лучше защитить его от вражеского огня.

Пехоте нужно было перегруппироваться. Им отчаянно нужна была передышка. Моложавый оберст Роске, недавно прибывший в дивизию, был единственным, кто сделал логичное заключение: он расформировал один батальон и несколько рот и сформировал два почти полноценных батальона, в которые включил конный взвод, телефонистов и саперов. Перед перегруппировкой роты уже имели численный состав неполных взводов. Лишь численность обозов оставалась прежней. Их доля в общей численности была чрезмерной, и пополнения для фронта можно было брать оттуда. Те, кого это коснулось, не были испуганы ни на грамм.

Методы Роске устраивали оставшихся офицеров и унтер-офицеров. Однако оставался тот факт, что молодые и амбициозные пехотные лейтенанты жили не дольше, чем все остальные. Лучшее, что для них могло случиться, — это получить «хайматшусс» (буквально — «домашняя рана», ранение достаточно серьезное, чтобы быть отправленным домой). Конечно, никто об этом не заговаривал.

Поскольку полк Роске на бумаге выглядел слабее, чем на самом деле, ему выделили более узкий сектор ответственности. Это противоречило всей логике, ведь остальные полки были на самом деле еще слабее.