В Афганистане, в «Черном тюльпане»

— Тысячу раз хотел сказать…

Вновь пропела невидимая птичка, и каменная пыль посыпалась на Шульгина, но он только отмахнулся с досадой и сердито произнес:

— И ни разу не сказал вслух… — Шульгин смутился. — Меня может оправдать только одно… Я боюсь, что ты не скажешь мне да…

Елена вдруг крепко прижала его голову к себе и прошептала:

— Это что предложение? Правда?..

Шульгин кивнул головой.

— Может, я тороплюсь? Вокруг такое творится. Сегодня жив, завтра…

Елена прикрыла ему рот ладонью.

— Завтра будет завтра. А сегодня — лучший день в моей жизни. Ты мне сделал предложение, правда?

— Правда…

— Тогда скажи, ты любишь детей?

— Глупая, — шепотом ответил Андрей, — я же не урод. Люблю детей, люблю… Можешь не сомневаться. Я хочу стать хорошим отцом…

57

Майор медицинской службы сердито шагал от командирского блиндажа к солдатским палаткам, расставленным на камнях. Малиновый кант выглаженных бриджей взлетал хлыстом. Левая щека майора едва заметно подергивалась. От глаз тянулись неприязненные морщины…

— Подготовьте пять человек к эвакуации, — сказал он, не глядя в глаза Орлову.

— Да, да… Именно, пять человек! Всего пять человек, — майор втиснул крупные кулаки в карманы.

— Пять человек, представьте себе. Приказано… с каждой роты эвакуировать пять самых тяжелобольных. Совершенно неспособных продолжать операцию. Никогда не думал, что пять — это такая нелепая цифра.

Орлов молчал. Молчал Булочка. Молча остановился возле них подошедший Шульгин.

Они внимательно разглядывали майора, стараясь понять смысл его ясных фраз.

— Что вы на меня смотрите? — майор раздраженно затряс головой. — Лично я не знаю, кого отправлять? Я отправил бы всех, кого отметил в своих списках. Не раздумывая…

Он вынул из кармана скомканные листочки. Стал расправлять измятую бумагу дрожащими пальцами.

— Я не знаю, кто из них способен крепко стоять на ногах. Вам виднее. Что я могу сказать? И зачем только нужен был этот маскарад? — он произнес последнюю фразу в сторону штабных окопов.

Орлов спросил напрямик:

— Так это не ваше решение?

Майор вздрогнул:

— Я еще считаю себя врачом. И потом, согласно устава, я не имею права принимать решения. Я имею право только давать рекомендации. Я пишу, нуждается в освобождении, если вы еще не забыли формулировки. Эти мои рекомендации не являются обязательными для командиров.

Он горько усмехнулся:

— Освобождает от службы не врач, а командир. Врачи не имеют права покушаться на единоначалие.

Он отвернул лицо в сторону, пробормотал про себя:

— Сегодня я, кажется, впервые пожалел, что я военный врач.

Он с силой сжал Орлову руку:

— Офицеры санчасти и санитары останутся в ротах. Это решение я могу принять самостоятельно независимо ни от кого. Медицинская помощь будет оказываться на местах. Наша комиссия… она никуда не уедет. Врачи останутся в подразделениях…

Орлов почувствовал, что пальцы начальника медслужбы нервно дрожат на его руке.

— Это все, что я могу сделать. Попрошу только найти нам что-нибудь подходящее для гор. Не светить же нам малиновым кантом, — майор дернул себя за бриджи. — Вы уж извините, специальной формы у нас не было.

Офицеры улыбнулись:

— Ничего, ничего, товарищ майор. Подменку организуем. Бушлаты подберем, тельняшки, свитера…

— Правда, не ручаемся, — лукаво взглянул на врача старшина, — что подменка будет без живности…

— Ничего, не барышни, — усмехнулся майор. — Хотя не думал, что придется уживаться в одной рубашке с этими насекомыми. Врач с педикулезом… — майор улыбнулся с облегчением, повернулся к Шульгину.

— Кстати, Андрей Николаевич, мы с вами практически не общались, но я с вами хорошо знаком. Заочно. Вы догадываетесь, кто мне постоянно рассказывает о вас? И обо всех ваших товарищах. Кроме того, я слышал ваши песни. Они у меня записаны на пленку. Даже не знаю, как к вам и обращаться? На «вы» — как-то тяжеловато, это вас старит, на «ты» — уж слишком вы опытны и многое видели для ваших лет.

Андрей рассмеялся:

— Вот это не проблема. Конечно, на «ты». «Вы» — слишком холодное словечко.

И тут же продекламировал с улыбкой:

И с уст моих лишь только «вы», Усталое, сорвется сухо. И в лепет упадет молвы, Тяжелое, но легче пуха…

— Это ваши стихи, — майор внимательно взглянул на Андрея, на мгновение задумался. — Действительно, для ваших лет «вы» — это слишком холодное словечко. Окажемся в полку, непременно зайдите ко мне в гости. Я буду очень рад…

Вздохнул:

— Честно говоря, чувствую себя неловко. Не могу осуждать решение командира, но и представить не могу, как можно бросать их в бой? — он кивнул головой в сторону солдат. — Я объяснял, настаивал, но мне указали на место, отведенное уставом. По какой-то непонятной логике вы должны в таком состоянии преследовать какого-то Басира. С врачебной логикой это несовместимо…

Он расправил свои изжеванные записи.

— Я еще раз хочу осмотреть нескольких человек, — он протянул листки Андрею, — они обведены карандашом.

Андрей заметил, что среди обведенных мелькнула фамилия Осенева.

58

На ночь впервые устраивались не в окопах, залитых водой. Впервые не зарывались в мокрую ткань плащ-палаток. Не купались в липкой грязи рыхлых брустверов.

Два брезентовых терема выросли на посадочной площадке. Внутри горели, выбрасывая хлопья сажи, чугунные печи, раскаленные докрасна. Эти две просторные палатки, рассчитанные, каждая, на сорок койко-мест, вобрали в себя всех солдат и офицеров, вышедших на операцию. В одной палатке расположились командиры — около сорока человек. В другой — около четырехсот солдат, изможденных, простуженных, слившихся в единую многоголовую массу.

Когда Шульгин откинул тяжелый брезентовый полог палатки, он задохнулся в густом горячем пару. Этот пар поднимался от мокрой одежды, от лихорадочного дыхания, от тлеющих окурков, спрятанных в кулаках, от сырых побуревших портянок, расстеленных на коленях.

Андрей тщетно пытался найти своих, всматриваясь в картофельную груду стриженых голов. Наконец, в дальнем углу выросла знакомая фигура, замахала Шульгину рукой:

— Товарищ лейтенант, все наши здесь… В номерах люкс…

Андрей узнал голос Матиевского.