В алфавитном порядке

– И значит, я тоже не существую? Я – тоже выдумка?

– Да нет, существуешь, но так… нереально… как, впрочем, и все здесь.

– И значит, у тебя нет ни больного отца, ни вдовой тещи, ни жены, ни сына тринадцати лет?

– На самом деле уже почти четырнадцать: в этом месяце исполнится, – ответил Хулио и затрясся в беззвучных рыданиях.

Начальница, убедившись, что никто из коллег не наблюдает за ними, под столом положила руку ему на колено, слегка сжала его, но от проявленного сочувствия Хулио стал рыдать еще безутешней и горше. Тогда она погладила его по бедру, и он испытал возбуждение, хоть немедленно понял, что лично ему эта женщина безразлична и, значит, причина возбуждения в чем-то ином. Так или иначе, он тоже опустил руку под стол и повел ее руку к паху. И неизвестно почему перестал плакать, словно и недавние слезы проливал по кому-то другому.

– Если нас не существует в действительности, мы можем делать воображаемое, – сказала она, – вот, например, прямо сейчас пойти ко мне домой пить кофе. Я живу рядом.

– А работа?

– Да ведь это несуществующая работа в химерической газете. А раз так, она, конечно, может подождать.

Они вышли из ресторана и побежали по улицам под дождем, который то стихал, то припускал сильней и оттого казался не атмосферным явлением, а следствием какой-то механической поломки в трубопроводе, расположенном над головами. Хулио поднял воротник пиджака, символически обозначая защиту от холода, и начальница притянула его к себе поближе, пытаясь хоть немного укрыть собственным телом, укутанным в просторный плащ.

В квартире у нее было две комнаты – маленькая прямоугольная гостиная с кухней и спальня с примыкающей к ней ванной. Беспорядок – алфавитный, а равно и тематический – поражал воображение. Хулио заметил на ночном столике рядом с телефоном вилку, а у холодильника на кухне – открытую книгу. В гостиной стоял большой телевизор, а другой, маленький, – в кресле с высокой спинкой в ногах кровати с неубранной, разворошенной постелью. Покуда начальница была в ванной, Хулио подошел к окну и убедился, что оно выходит на пустырь, в глубине которого возвышается бетонное здание явно фабричного вида. В эту минуту из ванной донесся приказ:

– Раздевайся и ложись. И включи телевизор, чтобы казалось, что все идет как всегда, по заведенному распорядку.

Хулио разделся, и его пронизал холод, словно тело у него было из бетона, как здание в окне. Постель была влажная. Прежде чем укрыться, он внимательно осмотрел свою грудь и бедра, ища пятна сырости, но не нашел. Потом взял со столика пульт, включил телевизор и принялся прыгать с канала на канал, покуда внимание его не привлек какой-то доктор, вещавший с экрана о том, что потеря зуба мудрости происходит вследствие мутаций, влияющих на размер челюстей.

– Многие современные подростки уже лишены физического пространства для этого зуба, который природа так разумно вывела из употребления.

Хулио приглушил звук и снова стал щелкать пультом, остановившись наконец на безмолвной женщине в платье с короткими рукавами – под тканью топорщились соски. Снова прилег и обнаружил под подушкой смятую газету. Избавился от нее, сбросив на пол, однако все же успел заметить новость на той странице, где она была развернута, – сообщалось об относительном успехе некоего субъекта, сдиравшего кожу со своих любовниц, поскольку имел экстравагантное пристрастие к обладанию непосредственно мышечной массой. И представил себе торговые центры, уставленные манекенами без кожи. Но если их лишили желудка и легких, почему бы заодно не содрать и кожу? Хулио попытался представить себе и телеведущую без кожи (как подушка без наволочки, вспомнилось ему) и без зуба мудрости, но тут из ванной появилась начальница в шелковом халате – черном, очень коротком и распахивающемся при каждом ее шаге. Не снимая его, она прыгнула в постель, подмяв под себя Хулио. Тот не сопротивлялся. Довольная его покорностью, она одной рукой ухватила оба его запястья, а другой принялась хлестать по лицу, не изменившему при этом прежнего бесстрастного выражения. Нависла над ним, и в вырезе халата заплясали неожиданно крупные груди.

Хулио снова начал возбуждаться в несвойственной ему манере и вопреки своим потребительским привычкам, чувствуя себя так, словно делал все это для кого-то другого. Он не находил смысла в удовольствии, которое тем не менее получал. Его безразличие еще сильнее разожгло женщину: она плюнула ему в лицо, а своими тремя ртами – то всеми одновременно, то поочередно – выкрикивала нелепые приказы, и он повиновался им, чтобы поскорее отделаться. Наконец она повалилась рядом с ним, признав свое явно не предусмотренное поражение, зарыдала и попросила поцеловать.

Хулио позволил, чтобы она положила голову ему на плечо, как это показывают в кино, и рассеянно поглаживал ее, не сводя глаз с женщины на экране телевизора, чья немота выглядела сейчас как увечье. Казалось, она тонет и, уже скрывшись под водой, жестами молит о помощи.

– Ты что? – спросила начальница, имея в виду его безразличие.

– Замерз.

– Отопление барахлит. Вероятно, надо прочистить батареи, но я не знаю, как это делается.

– Дело тут не в отоплении, а во мне. В детстве, когда со мной случилась та воображаемая катастрофа, я подцепил болезнь, от которой до сих пор не оправился. В обычной жизни это незаметно, но знай: я вечный, хронический выздоравливающий. Было время – думал, что смогу сам унимать свой озноб, но теперь убедился, что – нет. Это выше моих сил. Нужен кто-то, кто сможет совладать с ним. – Тут он припомнил Терезу и ее коммерческий лицей и выговорил то, что хотел сказать на самом деле: – Кто сможет управлять им, вести его, как ведут бизнес. Я умею делать многое, но опыта управления у меня нет.

Он заметил, как начальница вся подобралась, но в своей откровенности раскаиваться не стал.

– Ну, на меня можешь не рассчитывать, я по горло сыта мужчинами, за которых приходится решать… А сами они и в водители не годятся, – сказала она, явно имея в виду Хулио.

– Я думал не про тебя, а про кого-то реального.

– Опять начинаешь?

– Начинаю.

– Ты уж поверь мне, не найдется никого столь реального, чтобы взвалил на себя эти проблемы.

– А я познакомился с одной женщиной – она была реальна, хоть и невидима.

– Где же ты с ней познакомился?

– В клинике, где лежит мой отец. Поначалу я подумал, что это смерть, но оказалось – нет.

– А вот меня видел много раз, но, пожалуй, ты прав: я не уверена, что существую.

– Ну да, так и происходит: реальность делается невидимой, а с вымыслом обращаются так, что его вот-вот можно будет потрогать руками.

– Мне кажется, ты вроде монаха.

– Монаха?

– Да. Вот только не знаю, какого ордена.

– Алфавитного, разумеется.

Она засмеялась, а Хулио вытянул ноги и заскользил к краю кровати, пока его ступни не соприкоснулись с парой других, за которые, хоть они принадлежали другому телу, отвечал тоже он.

– Ты и вправду так болен или придуриваешься? – спросила она.

– Да, пожалуй что не так, – ответил Хулио, отмечая, что вторая пара ног отделяется от него, уползая в ту пропасть, где кончался матрас и простыни делали изгиб (зона простипом, вспомнилось ему). – На самом деле это всего лишь легкое, хоть и постоянное, недомогание, когда что-то ноет, как плохо притворенная дверь. И тут надо говорить не столько о страданиях, сколько о каком-то разладе.

– Иными словами, не ты не в себе, а тебе не по себе.

Зазвонил телефон. Гость и хозяйка несколько мгновений смотрели друг на друга вопросительно, как будто каждый перекладывал на другого бремя решения – снимать трубку или нет.

– Не подходи, – сказал он. – Я еще не дорассказал тебе воображаемое происшествие из времен моего отрочества.

– А если это из редакции?

– Неважно. Не подходи – и всё.

– Да нет, я все же одним боком – в реальности, и это выше меня, – сказала она, протянув руку к ночному столику и выиграв у автоответчика секунду.