В алмазной крошке росы…

Мысли идут об руку с мгновениями жизни. Та спешит, эти торопятся. Спроси – куда и зачем, не найдутся, чем ответить, как оправдаться за сию поспешность, сиюминутность.

– Так вышло! Случилось так! – то ещё всегдашнее, никчемное, не восполняющее утрату смысла.

Бывает ли оно нечто само собой? Вряд. Бытность держит себя в порядке, строчка за строчкой, ровно дорога – кочка за кочкой. Коли ровный тот путь – вскорости жди подвоха, ежели яма глубиною с колесо – сбавь обороты, а уж коли скатилось оно с оси, да повредило обод, – постой, обдумай хорошенько, да не про то, что маячат маревом впереди, обволакивая будущность зыбким миражом, а разберись в сундуке жизни, окованного для прочности по углам.

Бьёшься о те уголки не впервые. Сам всё выше, следы ушиба с каждым разом ниже и шибче, да всё никак урок не впрок.

– Гляжу я на вас, слежу, и видится мне всё одно: ну и толстокожи вы, батенька!

– Да, прямо!

– Прям – да! Тычет вас судьбинушка носом в срам, как кутёнка, а вы отряхнётесь, и дальше гадить торопитесь. Нет бы очухаться, отмыться, и с чистыми-то помыслами по жизни… Её у вас, чай, не так много и осталось на растрату. Раз-два и в дамки. Задержались бы вы, хотя когда, подумали об своей жизни, да полежали б на печи, глядишь, и допекло бы вас, раз сего во младенчестве не сделано 3 .

3

недоношенных и слабых новорождённых в тёплую печь на лопату хлебную, деревянную, укладывали, дабы «дозрел» ребёнок, сил от печного тепла, как от мамкиного чрева, набрался

– Не понимаю, о чём это вы. Не до разговоров мне. На печи токмо бока отлёживать, барыш сам на печь не взойдёт.

– Всё бы вам барыш, некогда о душе подумать.

– А чего об ней думать, она бестелесная, ей есть-пить не надобно, а нам – надо…

Качаются ветки. Толь из-за ветра, то ли из укоризны. Ветер – тот пройдёт когда, выветрится, а касаемо укора с порицанием, – всякого завсегда найдётся в чём упрекнуть.

– И вас?

– А хотя бы и меня. Чем я других плоше?

В колодце теплотрассы…

Много людей переварило то место…

Автор

За зданием клуба подводного спорта, выстроенного встык с двухметровым забором стадиона авиазавода, в год рождения иноземного Интернета 4 и семнадцатью годами позже несостоявшегося отечественного, задавленного недругами во младенчестве 5 , в колодце теплотрассы жили коты. Уединение и относительная безопасность рукотворной норы невольно потакали разрастанию кошачьих семейств, которое, впрочем, управлялось как-то само собой, не выходя за рамки здравого смысла.

4

1969 год, первый обмен сообщениями по электронной почте, назывался Arpanet

5

первые разработки систем компьютерной связи в СССР датированы 1952 годом

С одной стороны – корыстные граждане наловчились задёшево продавать котят на птичьем рынке, выдавая их за приплод домашних любимцев, с другой не отпускала от себя дальше разумного естественная зыбкость всего сущего.

В общем и целом, коты не пеняли на жизнь. Весной, преисполненные нежной страсти, гастролировали по крышам и кустам, растягивая голосовые связки. А в остальное время, не привлекая к себе внимания, усердно мышковали. Редко днём, чаще – едва округа, вздохнув легко и сладко вечерним ветерком черничного цвета, наслаждалась покоем, да возможностью побыть собой.

От сумерек до сумерек, при ярком, но бесполезном по сути свете луны, которому мешали уличные фонари, коты проникали в отдушины душных подвалов соседних домов, где досыта набивали животы. Бывало, кому-нибудь из них, – по злобе или случайности, набиралось за пазуху шерстяной тельняшки чужеядных насекомых 6 больше, чем было возможно вычесать. Таких незадачливых блохи заедали, так что дворникам поутру оставалось лишь убрать до смерти обескровленного подальше от вездесущей, любопытной детворы, во избежание лишних слёз и раньше времени разочарований жизнью.

6

лат. Pulex irritans – блоха

Луна, что часто присутствовала при сём, кутала бледное, измождённое страданиями лицо в воротник облака, но не из-за безразличия или утомления, а потому как рыдала одинаково горько по всем, чего зачем-то стыдилась и скрывала холодные свои слёзы, что часто принимают за дождь, который обыкновенно перестаёт к утру.

Известное дело, – луна над лесом не то, что над поселениями, в тени построек идёшь почти наощупь, словно сослепу. Стволы деревьев лесной чащи, как бы ни частили, всегда отыщут способ потесниться, дабы дать дорогу лунному лучу.

Коты ж были типично городскими жителями, про лес знали не больше циркового медведя. Днём отсыпались, а ввечеру выходили на охоту, мирно соседствуя с ленивыми от сытости псами, которые чутко спали, развалившись поперёк порога, по пояс в тепле сторожки стадиона, как под одеялом, а носами – супротив ветра.

Вероятно, жили б коты и жили, грея бока на трубах теплотрассы по сию пору, если б не прознали местные пропойцы про то уютное местечко, а спустя недолгое время, один из них не предпочёл бы спёртый воздух подземелья и яркие сновидения 7 под заношенной до блеска телогрейкой, прохладе спальни и сон на чистых простынях подле скандальной трезвомыслящей супруги. Вот с неё-то всё и началось…

7

цветные сны часто признак нездоровой психики

Впрочем, довольно, о людях не так занимательно, как про котов. Увы.

От чувств-с…

Коль оглядеться по сторонам со вниманием, делается ясно, что мы-таки не творцы, и не умеем сочинить ничего нового, но лишь выбираем из предложенного Природой и Провидением. Изо всех талантов, коими награждает судьба, главный – внимать жадно, не привередничая с благодарностью принимать подарки, с радостью и трепетом откликаться на них, ибо в горсти пыльных бусин и пуговиц, вполне может отыскаться ожидающая своего часа драгоценность.

– Ба! Это то, что я подумал?!

– Ой, да бери себе, коли нравится.

– Так это же…

– Бери-бери, не задумывайся. И положи сразу в рюкзак, чтобы не забыть.

– Да про это, захочешь – не позабудешь…

– Придя домой, я с жаром доморощенного мастерового портил то, что получил тогда от бабушки, а после и вовсе – проел, но знаю, она не пожалела бы ни минуты о судьбе своего подарка, так как я научился у неё главному: легко расставаться с вещами и тяжело – с людьми.

– А что там было?! Дорогое что-то?

– Недешёвое. Две пары старинных золотых часов, украшенных серебряным узором и рубинами.

– Ничего себе…

– Это вещи. Всего лишь.

В юности откровения старцев мы приемлем с благосклонной улыбкой, прощаем их чудачества, наблюдаем за ними несколько свысока, отстранённо. Причина той небрежности – наша уверенность в собственном бессмертии, а дарованная старикам простота чудится нам вымыслом, сказкой, для услаждения слуха и провождения времени в никуда.