В альпийском сиянии

– А я завтра уезжаю. В горы. Альпы. Знаете? Рядом с Италией, – зачем-то вдруг проговорился я, причем на английском, и тут же пожалел об этом.

– Да, конечно. Мы никогда там не были, но, должно быть, это красивейшее место, – охотно отозвалась дама.

– Думаю, что во Франции… из всей, может быть, Франции… А значит, и из всего мира. Для меня это одно из самых красивейших мест, – скомканно отозвался я и улыбнулся. Как умел.

На пару секунд повисла пауза.

– А вы учитесь тут, наверное? – спросил меня австралиец.

– Нет, сэр. Я уже все умею, – бодро выкинул я эту свою дежурную фривольную остроту, к которой обычно прибегал при знакомстве с французами, когда речь заходила о роде моих занятий. Сам себе удивившись, что сподобился так быстро перевести ее на английский.

Отзывался этой остротой не для того, чтоб отмежеваться от разговоров о том зачем я во Франции, а скорее для того, чтоб люди не чувствовали себя обязанными к скучноватым, пустопорожним переливам болтовни. Ну и давая тем самым понять, что я более-менее владею их языком и даже могу плосковато шутить на нем.

Австралийцы засмеялись, но как-то принужденно, а я немного успокоился. Мне тяжеловато давался этот разговор в силу того, что велся на английском. А переходить на французский, раз начав на английском, тем более что пожилой мужчина им не владел, мне показалось несколько невежливым. Мало ли – он приревновал бы меня к своей спутнице.

Раздал им по меню и заверил, что мой теперь уже бывший коллега сейчас подойдет. Пошутив напоследок что-то про то, что мои последние славные пятнадцать минут здесь подошли к концу, вернулся к стойке.

Как-то так, какие-то такие официантские интонации и ноты. Обед всегда и везде обрамлялся огромным количеством предписаний и ритуалов, многие из которых уже и не осознаются таковыми. Например, шутки. Шутки с курчавой бородой, над которыми я не засмеялся бы сам, но над которыми нельзя не посмеяться клиенту, потому что так положено и вы оба знаете это.

Шутки, сооруженные таким многослойным образом, что если тот, кого мои недавние коллеги называли клиентом, не улыбнулся с их загадочно-напряжной глуповатой поверхностности, то это звоночек о том, что возиться и угождать такому равно терять время. Ведь понятно, что такой вот элемент по ресторанам особо не ходит и чаевых от него ждать не приходится. Если тот, кого мои недавние коллеги называют клиентом, не выказывает намерения считаться с этикетом и ритуалами, то ему всем видом давалось понять, что уместней будет переместиться в заведение попроще.

«Осторожно, это очень вкусно». Или: «Воды? Но, мадам, вода – это для рыб. Может, вина?».

А отдельные такие еще и попросту не здороваются, воображая себя господами, а нас – бесплотными холуями, которых они жалуют своим визитом. Для таких мест нет и не будет. Хотя подобные элементы мне встречались тут довольно редко. Все-таки, как я смог убедиться сам, в этой стране практически любой труд почетен. Это в России до сих пор у многих, прозябавших доселе в грязях на селе, а потом несколько резковато поднявшихся со дна и оказавшихся, как им кажется, в князях, но забывших помыться, разрывает, по закону Бойля – Мариотта, заплывший ум за разум. Последний и диктует подобным элементам лихорадочно обосновывать и себе и окружающим свой статус. По поводу и без. Но это все «объясняемо», хотя и не «извиняемо».

«Да, я рассуждаю как днищеброд. Сам я редко мог бы себе позволить зайти клиентом в заведение вроде того, в котором работал. А мне и не надо», – кто-то подсказывал мне прямо в ухо.

Клейкие, как этикетки, которых я обещал себе собрать коллекцию, фразочки, логотипы, начищенные до блеска приборы, ожоги на пальцах, ужимки, духота, головокружения, салфетки, спички с эмблемами, послезавтрашние газеты, недолив после отстоя, минералка из-под крана, арманьяк с привкусом денег.

Как они теперь будут выглядеть без меня?

Уезжаю…

Я ждал, подчас теряя интерес, что этот день придет.

Улыбнуться бы сейчас бессмысленной, полудурошной улыбкой, проводив глазами стрелку часов. Ведь все позади. Позади эта тошнотворно трудная, аж до мути в моих остекленевших глазах, работа. В первые полтора месяца в конце каждой смены завораживающе жуткая усталость представлялась настолько не совместимой ни с чем, что я забывал, как дышать.

Настолько это оказалось для меня в диковинку. Потом привык и к этой усталости. Как и ко многому другому, впрочем. А первое время просто приходил домой, раздевался через силу и засыпал сном без сновидений, распластавшись на надувном матрасе.

Тяжелая, физически обособленная работа – целый день на своих двоих и не присесть – была чем-то, к чему я не был готов прежде всего телом, а это – не самое страшное. А что, собственно, утомляло меня больше – общение с людьми или нагрузки, – я так для себя и не решил, задним умом понимая, что и то и то мне пошло на пользу.

«Человек привыкает ко всему, особенно если нужны деньги», – говаривал мой друг и сосед В., любитель прописных житейских аксиом и примеров их подтверждений.

Мне неожиданно захотелось курить, хотя я сказал себе бросить еще год назад и с тех пор совершенно не тянуло. А не курил фактически уже больше полугода. Разве что с мимолетными срывами и рецидивами. Да и потом я устроился официантом, как говорят здесь, par piston, то есть «по блату», благодаря В., который уже работал в этом ресторане, а потом перешел в другой, того же хозяина. И мне притом все-таки пришлось, хоть и довольно скромно еще, наврать про схожий опыт. Короче, я дорожил, несмотря ни на что, этой работой. Нужно было держаться. Не так уж часто в жизни мне выпадал «пистон», и подвести я не хотел.

Ну а когда бегаешь без конца туда-сюда, то курение не особо полезно, даже если и позволяет, как начинает казаться, отвлечься, развеяться. Но сердце-то ведь не обманешь.

Я уже и молчу про стоимость пачки сигарет, это давно не открытие даже для туристов. Менее известным открытием являются выводы после соотнесения стоимости пачки и средней зарплаты. Впрочем, многие молодые динамичные местные кадры курят самокрутки, покупая отдельно кисет табаку, бумагу и фильтры, – так выходит гораздо дешевле.

Я тоже наловчился и иногда позволял усмехнуться про себя, когда В. или кто-то просили меня скрутить им цигарку.

Кстати, билет на завтрашний поезд до Лиона и далее я оплатил из средств, полученных от продажи четырех блоков сиг известной марки. Тогда ловко провел на пальцах пару сравнительных позиционирований местного и моего предложения, от которого, понятно, невозможно отказаться ни Гвенаелю, ни шефу соответственно. Сигареты мне привезли пара русских знакомых, не куривших и не имевших интереса к подобным расценкам. Продал по пикантно заниженной цене, то есть всего-то втрое дороже, чем в России.

Задор и какое-то надменное любопытство проступило, как мне показалось, на лицах коллег, при осторожном прощупывании глазами надписей кириллицей на пачке.

«Это по-русски?» – спросил меня Гвенаель. «Ну да. „Курение убивает“. Все ком иль фо. Как и везде», – незаметно сам для себя схохмил я. «Настоящие, обычные сигареты», – объяснил перевод.

«А у вас только этими буквами пользуются? Или по нормальному тоже…» – он тогда резко осекся, слегка виновато посмотрев на меня, и, неумело и как-то натянуто улыбаясь, проговорил: “Pardon”. А я, с деланым раздражением закатив глаза, выдохнул наигранно: “Holala, Gwen…” И с укоризненной, намеренно скривленной улыбкой беззлобно заметил что-то про то, что одно и то же написанное разными буквами стоит по-разному. А Гвенаель с готовностью улыбнулся и протянул нечто согласное.