В августе жену знать не желаю

Мистерьё объяснил:

— У меня оставался последний похищенный предмет, который мне следовало вернуть.

Под аплодисменты он вытащил старый пистолет, хитростью похищенный в замке Фиоренцина.

— О! — воскликнул Павони, принимая оружие и целуя его снова и снова. — Как я счастлив держать его в руках — он мне был дороже всего на свете.

Он повернулся к служанке, которая — редчайший пример преданности — последовала за дочерью хозяина даже на званый обед, и сказал ей:

— Потом отправишь его на чердак.

— А сейчас, — спросил у Мистерьё старик Суарес, у которого в глазах стояли слезы, — ты вернул все?

Исправившийся опустил голову.

— Я похитил, — сказал он, — одну вещь, которую уже не могу вернуть. — Он показал на Катерину и добавил: — Сердце этой девушки.

— Ах, разбойник! — закричал Павони. — А у него губа не дура при выборе добычи: сердце девушки, мой пистолет… Соображает!

Мистерьё продолжал, обращаясь к Катерине:

— И это сердце я оставлю себе, но взамен предлагаю мое.

Суарес молчал, поникнув головой.

— Ну же, синьор Суарес, — сказали все, — не вредничайте! Он же совершенно исправился!

Старик бросил вопросительный взгляд на жену. И, увидев, что она издалека глазами показывает ему, чтобы соглашался, он ответил:

— Ладно!

— Спасибо! — воскликнул Мистерьё, опускаясь перед ним на колени под всеобщие аплодисменты.

— Добавьте еще один прибор! — приказал Павони Арокле. — Мистерьё пусть садится рядом со мной.

Исправившийся встал с колен.

— Сейчас я вернусь, — сказал он. — Только скажу папе.

И исчез.

Его слова были для Суареса как холодный душ. До него дошло, что бывший разбойник собирается сделать, и он сказал:

— Я никогда не позволю, чтобы моя дочь вышла замуж за этого.

— Почему? — спросили сотрапезники.

Суарес грохнул кулаком по столу.

— Разве вы не понимаете, — вскричал он, — что это сын Фантомаса?

Тут вперед выступил Арокле и, испросив разрешения говорить, сказал:

— Так значит, вы ничего не знаете?

Все смотрели на него непонимающими глазами.

— Обнародовали завещание Жюва, — продолжал Арокле, — знаменитого полицейского.

— Ну и? — спросили окружающие.

— Так вот, — продолжал официант, понизив голос, — получается, что Мистерьё — не сын Фантомаса.

— А чей же он сын?

Арокле оглянулся и сказал, усмехаясь:

— Жюва!

— Знаменитого полицейского?

— Именно!

Это был как удар грома. Все в ужасе переглянулись. Там и сям раздались плохо скрываемые смешки.

— Этого не может быть! — сказал Джедеоне. — Они же заклятые враги!

— Ну и что из этого? — откликнулся силач-гренадер.

Арокле согласился.

— Вроде бы, — сказал он шепотом, — есть доказательства. Фантомас об этом еще ничего не знает, но дело это верное: имеются письменные признания, написанные самим полицейским.

— Ну тогда, — сказал Суарес, успокаиваясь, — это совсем другое дело.

Новость о семейной драме Фантомаса страшно развеселила силача-гренадера, который все повторял:

— Ай да полицейский! Все-таки обставил его, а? — Потом, обратившись к Суаресу, он доверительно сказал: — Если уж носишь рога, значит по заслугам.

— А как же! — тихо отозвался седовласый от возраста старик. — Смотрите на меня: те немногие разы, когда они у меня вырастали, так случалось только по моему желанию.

— А у меня никогда! — воскликнул силач. — И никогда не будет. О, в этом можете быть абсолютно уверены.

— Скажет мне кто-нибудь, наконец, — закричал Джанни Джанни, — жрать будем?

— Подождем Мистерьё, — ответил Павони.

Мистерьё помчался с хорошей новостью домой. Но отец выслушал его, не подавая признаков радости, которые можно было ожидать от такого жизнерадостного человека, как он. А дело было в том, что кончина Жюва была для Фантомаса слишком сильным ударом и повергла его в сильнейшую депрессию.

С момента катастрофы бандит изменился до неузнаваемости. Казалось, он постарел на десять лет. Куда девался прежний задорный Фантомас?

— Смерть этого человека, — все повторял он, — меня совершенно убила. Я не думал, что буду так переживать.

Жене, которая старалась развлечь его, хоть как-то развеселить, он говорил с грустью:

— Для меня все кончено.

И долго качал головой.

Он праздно шатался по дому, не зная, чем заняться, а тем, кто у него спрашивал:

— Что делаешь? — он отвечал:

— И сам не знаю.

Иногда он часами сидел неподвижно в своем кресле, уставившись потухшим взором в знаменитую черную майку — забытая, та пылилась в углу.

Его жена вздыхала. То было больше, чем просто горе. Старый бандит, принужденный к бездействию, медленно угасал. Фантомас умирал от тоски.

И в самом деле — добавим попутно — он ненамного пережил своего заклятого врага. Несколько месяцев спустя после смерти Жюва он последовал за ним в могилу.

Снова один из двоих преследовал и настиг-таки другого.

Не успел Мистерьё выйти из сада гостиницы «Бдительный дозор», как принесли телеграмму силачу гренадеру.

— Ох, — пробежав глазами телеграмму, сказал тот, помрачнев. — Эта телеграмма возвращает меня к суровой действительности. Отпуск кончился. Зовут дела.

Он передал телеграмму своим пятерым сотрудникам и сказал:

— Мне сообщают, что скоро сюда прибудет фотограф, чтобы снять нашу группу. Будьте наготове. Я пойду готовиться.

У калитки сада, вспомнив о синьоре Афрагола, преследование которого он еще не закончил после той истории с пятьюдесятью лирами, он сказал:

— Однако, я не желаю уезжать отсюда, не отомстив. Я не хотел бы, чтобы он прошмыгнул, пока я буду в номере.

— Кто?

— Афрагола.

Он повернулся к постояльцам гостиницы и сказал: