В августе жену знать не желаю

— Капитан, — закричали ему с берега, — возвращайтесь! Нашелся ваш ключ!

Но Уититтерли так просто не проведешь.

— Ладно, хорошо, — отвечал он с бака, убежденный, что это ловушка, — я понял, понял, мой ключ!

— Честное слово! Спускайтесь!

— Привет семье!

Вот так получилось, что единственным, кто не получил свой ключ, был Уититтерли. Открыто он своего огорчения не выражал. Но, конечно же, такова была тайная причина его грусти, и многие утверждают, что не раз слышали, как он вздыхает, сидя теплыми майскими вечерами на молу в каком-нибудь далеком порту и печально бормоча:

— Ах, мой ключ!

Ничего, кроме этого, он никогда никому не говорил; но наиболее близкие его друзья утверждают, что в тишине своей каюты во время дальних плаваний он писал историю своей жизни.

Однако рукопись этой истории, озаглавленной, кажется, «Секрет капитана», погибла во время бури.

Что же касается исчезновения Изабеллы, дело было в том, что Ланцилло, заполучив свой ключ, не стал делать ничего. Он просто посмотрел на Изабеллу. Один взгляд. Только один. Но какой взгляд!

Вы замечали исключительно сентиментальное выражение на лицах людей, которые чешут себе сильно зудящую спину в труднодоступном месте? Так вот, умножьте это выражение на сто тысяч, добавьте отчаянную страсть, которая написана в глазах собаки, присутствующей при ужине своего хозяина, возведите все это в десятую степень — и вы получите бледное представление о взгляде, которым Ланцилло одарил Изабеллу.

Это был его фирменный взгляд.

Его оказалось достаточно. Изабелла встала и, как загипнотизированная, последовала за своим могучим заклинателем. Когда они вышли, он взял ее руки, заглянул в глаза и сказал:

— Куколка.

Дальше он продолжал на ухо.

Что еще он ей сказал? Этого не узнает никто. Слова, которые феноменальный соблазнитель произносил в эти возвышенные моменты, оставались тайной для всего мира, кроме, разумеется, его самого; тайной даже для его жертв, которые, освободившись от чар, заявляли, что ничего не помнят.

А дело в том, что некоторое время спустя девушка вернулась в сад.

— Папа, — сказала она Павони, который вместе с Джедеоне искал ее повсюду, — папа…

Рыдания помешали ей продолжить.

— Ну, доченька, что же ты хочешь мне сказать? — спросил этот добросердечный человек.

Изабелла припала к его ногам.

— Папа, — снова сказала она, — я думаю, у меня будет сын…

Она не смогла продолжать из-за сильных рыданий.

— Сын? — воскликнули оставшиеся сидеть за столом сотрапезники.

Павони успокоил их жестом.

— Нет, — сказал он шепотом, — это значит «сон»…

— Это понятно, — заметил Джедеоне.

— О, бедная-несчастная! — воскликнули все с искренним состраданием.

Павони пробормотал сквозь зубы:

— Проклятый наставник!

Но тут появился Ланцилло, крайне взволнованный.

— Синьор Павони, — сказал он, — на этот раз синьорина все сказала правильно: сын, именно сын.

— Что?! — одновременно завопили Джедеоне и Павони.

Ланцилло опустил голову.

— Я, — сказал он, — научил ее нескольким словам в их правильном произношении.

— О негодяй! — закричал Джорджо Павони.

И бросился на соблазнителя, чтобы прикончить его. Но Изабелла остановила его:

— Папа, — сказала она, — пощади его: он сказал, что хочет драки.

— Наглец! — заорал Павони, стараясь заколоть донжуана.

Однако тот пояснил:

— Девушка хотела сказать: хочет брака. Это одно из тех слов, которым я ее пока не научил, но, если позволите, тут же это сделаю.

— Он составит мое несчастье! — воскликнула Изабелла.

— Счастье, милая, счастье, — поправил Ланцилло. — Давай не будем говорить неправильно. — И добавил сквозь зубы: — Не хватало только этого!

Павони ошеломленно посмотрел на Джедеоне.

— Она неподражаема, — сказал он.

Лицо Джедеоне сделалось землистого цвета. Он встал.

— Андреа, — сказал он, — иди собирай чемоданы. Через полчаса мы уезжаем из этого мерзкого городишки.

И, увидев, что молодой человек поспешно захлопнул какую-то книгу, он вырвал ее у него из рук, бросил взгляд на заглавие, схватил сына за ухо и потащил его в номер. Здесь он закрыл дверь на ключ и стал пинать его ногами, повторяя при каждом самом увесистом пинке:

— Я тебя научу содержать женщин!

И правду сказать, нет ничего хорошего в том, что молодой человек день и ночь изучает секреты науки содержать женщин.

На Джанни Джанни не было лица. Он, можно сказать, еще как следует не закусил, а обед — с позволения выразиться — уже подходил к концу, поскольку Арокле обходил гостей с шоколадными конфетами на подносе.

— Хоть этих наемся, — подумал долгожитель, приготавливаясь зачерпнуть большую пригоршню.

Но глухая старуха смахнула все содержимое подноса в свою тарелку, приговаривая утробным басом:

— Мне надо выкупить еще одного негритенка.

Джанни Джанни встал. Взял шляпу, ни с кем не прощаясь. У дверей сказал про себя:

— Я неплохо пообедал: кастаньеты, ключи, негритенок на выкуп.

Он поднял воротник пиджака и вышел, насвистывая.

— Мама, — закричал синьор Павони, — так ты отнимешь у всех черных богачей их маленьких рабов. Из-за тебя в Африке случится нехватка прислуги.

— По правде сказать, — воскликнула старуха утробным басом, — эти маленькие несмышленыши не заслуживают моих стараний. Я не получила ни строчки благодарности за предыдущую посылку, которая мне стоила трудов всей моей жизни!

Несмотря на это, добрая дама тут же принялась за, дело, энергично разжевывая конфеты. Но она добралась лишь до второй, когда вошел Арокле, явно взволнованный, и сказал ей:

— Там вас спрашивает какой-то господин.

— Меня? — переспросила дама, когда поняла, в чем дело.

Ее не спрашивали уже больше двадцати лет.

— И кто это? — прибавила она с удивлением.

— Какой-то негр.

Все обменялись изумленными взглядами.

— Негр?

— Негр, негр, что тут удивительного? — сказал Арокле. — Вы никогда не видели негра?