В Августовских лесах

– Я вам не помешал, добрые хозяева?
– спросил Сукальский и, повернув голову к Михальскому, так свирепо на него посмотрел, что тот обмяк и съежился.

Иван Магницкий, оглядев незнакомца с ног до головы, вытащил из кармана коробку с табаком, стал крутить цигарку. Усиленно работавшая в голове мысль неожиданно подсказала, что появление этого человека и угроза Михальского имеют какую-то внутреннюю связь. Иван Магницкий насторожился и решил выждать, что же будет дальше. По выступившим на щеках незнакомца розовым пятнам он видел, что скуластое волевое лицо его искажено не страхом перед собакой, а злобой на Юзефа, которого он, очевидно, видел не первый раз.

Сукальский без труда угадал мысли Магницкого. Он имел о нем достаточные сведения и поэтому, решив не дать ему опомниться, напал первым.

– Мне известно, гражданин Магницкий, что вы являетесь председателем сельсовета. Все, что говорил вам этот гражданин, - небрежно показывая пальцем, продолжал Сукальский, - я слышал. Как официальное лицо, вы обязаны сообщить этот разговор властям. Если меня вызовут, я могу подтвердить. Я, как вновь прибывшее лицо, недавно регистрировался в милиции, имею там знакомых...

Юзеф Михальский, сжимая в кулак растрепавшуюся бороденку, вытаращив глаза, поднимал голову все выше и выше, невольно подчиняясь этому жесткому скрипящему голосу. Он с ужасом почувствовал, что Сукальский говорит то, что может случиться на самом деле.

Сбитый с толку, Магницкий, выжидательно посматривая на незнакомца, курил.

– Пан Сукальский, - огорошенный его словами, начал было Михальский, но Сукальский, махнув рукой, властно его оборвал:

– Молчите! Вы заслужили наказание, и будете наказаны! Гражданин Магницкий, я повторяю, что вы обязаны выполнить свой долг или это сделаю я сам. Вы только не выпускайте его из рук...
– Сукальский выразительно посмотрел на оторопевшего Михальского и, круто повернувшись, скрылся за густыми кустами вишни.

Минуту спустя слышно было, как он о чем-то разговаривал с Владиславом, который успокаивал рычавшую собаку и, видимо, привязывал ее. Потом все стихло.

– Быстро, Владислав, принесите мне лучший ваш костюм, - проходя в комнату Владислава, сказал Сукальский.
– Ваш родитель, как самый последний дурак, из-за каких-то бревен наговорил этому белорусу всяких глупостей и выдал нас с головой. Мне дольше оставаться здесь нельзя. Все связи вы будете держать у себя в руках. Но вам тоже придется туго. Вы отлично сделали, что вошли в доверие. А сейчас отец и вас скомпрометирует... У нас с вами почти одинаковые фигуры, - примеривая серый костюм, продолжал Сукальский.
– Вы еще положите в корзину яблок. В случае чего будете говорить, что я приходил к вам покупать яблоки для больного родственника и случайно сторговал у вас и костюм. В моем положении надо чаще менять костюмы. Чертовски трудно стало налаживать связи.

– Скажите, пан Сукальский, скоро все это начнется?
– пытливо спросил Владислав.

– Этого никто сказать не может, кроме вашего глупого отца.

– Отец не глуп... Но он с утра выпивает и сегодня пропустил лишнее. Что же теперь с ним будет? Вы думаете, донесет Магницкий?

– Не знаю. Может быть, и побоится. Но надеяться на это никак нельзя.

– Если Магницкий донесет, что могут сделать с отцом?

– Это уж надо спрашивать у советских чекистов. И я бы на вашем месте воздержался от таких вопросов. Надо принять меры, чтобы этого не случилось.

– Что же можно сделать?
– напряженно давя руками спинку стула, спросил Владислав.

– Сейчас пока проследите, что предпримет этот лесоруб. Потом напишете донесение и снесете в указанное вам место. Самостоятельно никаких действий пока не предпринимать - понятно?

Владислав молча склонил голову.

Через некоторое время мимо окон Франчишки Игнатьевны прошел высокий, в сером костюме человек. В руках у него была закрытая газетой корзинка. Быстро шагая, он свернул за угол и скрылся в ближайшем переулке.

– Костя, Костя!
– крикнула вертевшаяся у окна Оля.
– Вон дяденька пошел с корзинкой в лес. Мне тоже хочется в лес! Пойдемте, дядя Костя, грибочков наберем!

– Как же мы пойдем без мамы?
– отозвался Кудеяров, разговаривавший до этого с сидевшим на кровати Осипом Петровичем.

Франчишка Игнатьевна поила Славу молоком. Вытянув тонкую шею, она глянула в окно, подосадовав на то, что ей не удалось узнать, кто мог в такой час отправиться за грибами.

В хате Августиновичей, кроме одной табуретки, скамьи, стола и старенькой самодельной кровати, покрытой синим дерюжным одеялом, ничего не было.

Когда Усов, Клавдия Федоровна и Шура вошли в хату, Франчишка Игнатьевна кое-как рассадила их, поставила на стол вторую крынку молока и тарелку с помидорами. Теперь, уперев руки в свои костлявые бока, она думала, чем еще угостить таких редких и дорогих гостей.

– Погодите, я сейчас угощу вас тыквой! У меня есть такая пареная тыква, получше того абрикоса...

Несмотря на свои пятьдесят лет, Франчишка Игнатьевна легко, по-девичьи быстро повернулась на пятках и подскочила к печке.

– Спасибо, Франчишка Игнатьевна. Мы ничего не хотим!
– в один голос сказали женщины.

– Как же вы можете отказываться от такой тыквы! А когда я прихожу до вас, то сколько вы меня кушать заставляете? И того попробуй и этого откуси. По-вашему, Франчишка не может угостить? Что она, не знает, как нужно принимать гостей?

– Ну что ж, тыква так тыква... Давайте, тетя Франчишка, тыкву, решительно заявил Усов, подсаживаясь к столу.
– Тыква, брат, тонкий деликатес, если кто понимает, - продолжал он, с усмешкой поглядывая на шептавшихся женщин.

– А чем вас угощала пани Седлецкая?
– с любопытством спросила Франчишка Игнатьевна, ставя на стол сковородку с пареной тыквой.

– Графинчик вишневочки появлялся...
– ответил Усов, пробуя дымящуюся тыкву.

– Чуешь, баба, чем угощает Стаська? Вишневкой, а ты тыквой! вмешался Осип Петрович и так смачно крякнул и разгладил усы, словно уже опрокинул стаканчик забористой вишневки.
– Ты бы лучше швырнула на стол нам солененьких грибочков, та огурчиков, та малого куренка, хотя б того хроменького, я бы ему живо открутил голову, а то тыква!
– тянул своим певучим тенорком Осип Петрович.
– Что, у нас в доме ничего другого не может оказаться?
– не унимался он, питая слабую надежду, что его занозистая женка расчувствуется ради гостей и выставит на стол припрятанную настойку.

– Подождите, - снова заговорила Франчишка Игнатьевна и, остановившись посреди комнаты, подняла указательный палец кверху.
– Дайте трошки подумать... Я могла бы угостить вас свежей рыбой... Вот добрая закуска!

– Рыба! То пища!
– весело встрепенулся Осип Петрович.
– Так у тебя, матка, есть рыба?

– Наверное, есть, коли ты сегодня наловил в Шлямах...

– Я что-то не припомню, чтобы я сегодня ходил на Шлямы, предчувствуя коварство жены, усомнился Осип Петрович.

– Раз ты не наловил, то мне птички рыбы не натаскают. И он, лежебока, спрашивает, есть ли у меня рыба! Люди добрые подумают, что он меня закормил рыбой, а я все никак не могу растолстеть. Сам целый день крюки-дрюки строит, все замусорил, не наубираешься, а в доме ни одной рыбной косточки не видно... И добрая настойка была у Седлецких?
– спросила Усова Франчишка Игнатьевна.