В битве с исходом сомнительным

Мак вернулся.

– Я хотел проверить, не привел ли он с собой кого. Нет, он один. Можно бы улизнуть, конечно. Но хочется мне попросить у него прощения.

– Лучше не надо, – посоветовал Эл. – И слушать ничего не станет. Он вас теперь ненавидит.

На крыльце послышались шаги, дверь распахнулась. В проеме стоял Андерсон – удивленный и сердитый.

– Черт возьми! – выкрикнул он. – Убирайтесь отсюда, сволочи! Я ходил сдать вас! Шериф вышвырнет вас с моей земли, чтоб и духу вашего здесь не было!

Его грудь вздымалась от ярости.

– Мы только хотели выразить вам соболезнование. Мы не поджигали амбар. Это парни из города сделали.

– Плевать мне, кто это сделал! Амбар сгорел, весь урожай сгорел! Что вам, бродягам, до всего этого! Пропало теперь мое ранчо! – Глаза его наполнились слезами ярости. – У вас же никогда за душой ничего не было! Вы не сажали деревьев, не растили их, не трогали их руками. Вы же понятия не имеете о том, что такое собственность! Вы никогда не выходили в сад, не гладили стволы ваших собственных яблонь! Что вы в этом понимаете!

– Нам не дали возможности чем-то владеть, – сказал Мак. – А мы бы хотели иметь такую возможность, хотели бы растить деревья.

Андерсон пропустил его слова мимо ушей.

– Наслушался я ваших обещаний! А гляди, что вышло! Весь урожай пропал. В газете это будет.

– А как там пойнтеры? – спросил Мак.

Медленными движениями Андерсон подбоченился. Глаза его зажглись холодной беспощадной ненавистью. Очень медленно, тихо он проговорил:

– Псарня примыкала к стене амбара.

Мак повернулся к Элу и кивнул ему. Секунду Эл глядел на него вопросительно, а потом сердито бросил:

– Отец прав. Убирайтесь-ка отсюда, и чтоб я никогда вас больше здесь не видел!

Андерсон ринулся к кровати, встал напротив.

– Пристрелить бы вас сейчас, – сказал он, – но вместо меня это сделает шериф, и очень скоро.

Мак тронул Джима за руку, и они вышли, закрыв за собой дверь. До калитки дошли не останавливаясь. Мак припустил так быстро, что Джиму, чтобы не отстать, приходилось делать шаги пошире.

Солнце уже садилось, и в междурядьях пролегли тени деревьев, ветер шевелил ветки, и казалось, что и деревья, и земля нервно подрагивают.

– Трудно складывать общую картину из разрозненных впечатлений, – заметил Мак. – Видишь, какого-то парня ранили, фермера, вроде Андерсона, разорили, или глядишь, как коп давит еврейскую девушку, и думаешь: какого черта, какой во всем этом смысл? А потом вспоминаешь о миллионах голодающих – и все опять становится на свои места и делается просто и ясно. А уже одно это кое-чего стоит. И все же приходится постоянно прыгать, сопоставляя картины. Думал ты когда-нибудь об этом, Джим?

– Не сказать, чтобы думал. Не так давно я видел, как умирала мать, кажется, годы и годы прошли с тех пор, хотя было это не так уж давно. Она так мучилась, что даже не захотела видеть священника. Думаю, в ту ночь во мне словно выгорело что-то. Мне жалко Андерсона, а потом думаешь: какого черта! Тут жизнь отдаешь, а он с амбаром расстаться не может!

– Ну, знаешь… для многих из этих парней собственность важнее жизни.

– Сбавь скорость, Мак, – попросил Джим. – Куда ты торопишься? Мне тяжело так идти.

Мак слегка замедлил шаг.

– Я так и думал, что он жаловаться в город ходил, и хочу вернуться, прежде чем начнется заварушка. Не знаю, как поступит шериф, но, думаю, он будет рад нас расколоть.

Они молча шли по мягкой темной земле в дрожащей тени деревьев.

Выйдя на открытое место, оба замедлили шаг.

– Но пока что, во всяком случае, ничего не произошло, – заметил Мак.

От печек медленно поднимался дымок. Джим спросил:

– Где сейчас ребята, как ты думаешь?

– Наверно, отсыпаются с похмелья. Нам тоже неплохо бы поспать. Ночью, может, и не придется.

Их встретил Лондон.

– Все в порядке? – осведомился Мак.

– Все как всегда.

– Что ж, я оказался прав. Андерсон ходил в город просить шерифа выкурить нас отсюда?

– Ну и?

– Пока повременим. Не говори ничего ребятам.

– Может, в этом ты и оказался прав, – сказал Лондон, – но вот в том, что ребятам будет что жрать, ты ошибся. Вычищено все до последнего. Даже капельки фасоли не осталось. Я для вас пару котелков сберег, в моей палатке стоят.

– Может, и не придется нам больше трапезничать.

– В каком смысле?

– Может, к завтрашнему дню нас здесь уже не будет.

В палатке Лондон указал на ящик, на котором стояли два полных котелка.

– Думаешь, шериф попробует прогнать нас?

– Ясное дело! Он такого случая не упустит.

– Так что, он стрелять будет? Как ты думаешь? Или просто предупредит ребят?

– Откуда мне знать, – ответил Мак. – А где все?

– Попрятались и спят.

– Машина едет, – прислушался Мак. – Может, это наши возвращаются?

Лондон насторожился.

– Нет. Слишком большая. Это из ихних, тяжелых.

Они поспешили наружу. По дороге из Торгаса катил огромный самосвал со стальным днищем и бортами, поддерживаемыми двойными рядами шин. Машина подъехала к лагерю и встала. Со стального днища поднялся человек. В руках он держал автомат с большим цилиндрическим патронником за передней рукояткой. Над бортами грузовика виднелись еще головы. Забастовщики повыскакивали из палаток.

Стоявший в полный рост мужчина крикнул:

– Я местный шериф. Если у вас есть облеченный ответственностью главный, я хочу его видеть!

Толпа, приблизившись, с любопытством оглядывала грузовик.

– Осторожно, Лондон, – тихонько проговорил Мак. – Они могут нас убрать. Прямо сейчас, если захотят.

Они вышли на обочину и остановились. Люди тоже выстроились по краю дороги.

– Я здесь главный, мистер, – отозвался Лондон.

– У меня имеется жалоба на то, что вы вторглись в частное владение. Мы терпели ваших людей и обращались с ними по справедливости. Мы просили вас вернуться к работе или же, если вы желаете бастовать, делать это мирно. Вы же портите имущество и совершаете убийства. Сегодня утром вы послали своих людей крушить чужое добро. Нам пришлось застрелить некоторых из ваших посланцев, а остальных задержать. – Он бросил взгляд вниз на людей в самосвале и вновь поднял его. – Мы не хотим кровопролития и позволим вам уйти. Вам дается целая ночь, чтобы убраться. Если вы прямиком направитесь к границе округа, никто вас не тронет. Но если к рассвету мы увидим, что лагерь еще здесь, то сровняем его с землей.