В бой идут одни штрафники

— Сороковетов! Быстро! По пулемету!

Те присели на корточки и начали быстро собирать миномет.

— Сюда! Сюда! — И Сороковетов прыгнул в неглубокую воронку, затащил плиту и принялся прилаживать трубу миномета. Астахов откинул защелки одного из металлических контейнеров, которые нес с собой, и вытащил первую мину.

Воронцов побежал вперед. И вскоре увидел, как пулемет, плескавший отрывистым пламенем метрах в восьмидесяти правее, потонул в разрывах. Этого было достаточно.

Потому что, когда фонтаны взрывов осели, туда бросились штрафники взвода Нелюбина. А впереди уже слышались крики и удары. Воронцов бросился к поваленной сосне, за которой мелькали зеленые угловатые каски, вскинул автомат, пытаясь на ходу поймать в колечко прицела смещающиеся куда-то влево, видимо к блиндажу, чужие каски. Но его опередили. Через сосновые сучья прыгнули сразу несколько человек. Воронцов увидел напряженные спины бойцов. Один тут же запрокинул голову и упал, судорожно хватаясь сведенными мгновенной судорогой пальцами за воздух перед собой. Другой, перекинувшись через ствол сосны, тут же начал орудовать прикладом винтовки. Пилотка слетела с его головы. Воронцов прыгнул следом. Мельком взглянул на бойца, опередившего его, увидел край сержантского погона.

— Численко! Туда! — указал в глубину траншеи, где мелькали фрицы.

Сержант перешагнул через искромсанное тело в серо-зеленом мундире и начал судорожно сдергивать с поясного ремня гранату. Воронцов следом за Численко бросил и свою. Обе гранаты разорвались почти одновременно. Траншею заполнило пылью и копотью. Численко и еще двое бойцов, крича и обгоняя Воронцова, со штыками наперевес бросились туда и мгновенно исчезли. Воронцов бежал по брустверу, держа наготове автомат. Облако пыли и гари ветром стаскивало в сторону, и вскоре он увидел стоящего на коленях бойца из второго отделения. В горячке он пытался вытащить немецкую винтовку, глубоко увязшую штыком в его плече. Немец в проломленной каске лежал рядом. В углу траншеи лежали один на другом еще два трупа. Воронцову показалось, что они еще шевелятся. Их, видимо, убило взрывами гранат. Разорванные ремни, окровавленные головы, отлетевшие в сторону каски, куски сапог и еще чего-то, жуткого…

Воронцов ухватил обеими руками бойца, прислонил его к стенке траншеи, взял винтовку и осторожно потянул на себя. Штык не поддавался. Боец закричал от боли. Тогда Воронцов придавил его коленом и с силой дернул штык.

— Санитара сюда! — крикнул он. Но никто не пришел.

— Санитара! — закричал он еще громче.

— Убит наш санитар, — сказал боец, зажимая рукой рану. — Там, возле блиндажа лежит. Так что, видать, помирать и мне.

В глазах бойца такая невыносимая мука, что Воронцов невольно отвернулся. Хороший, видимо, солдат, подумал о раненом Воронцов. Из недавнего пополнения. Смело бежал впереди, не жался к земле. Бросился в рукопашную и свалил-таки своего противника. И двое других, в углу траншеи, тоже, должно быть, его работа. А теперь, когда получил штык в плечо, сразу потерял и силу, и злость, запаниковал. Боится, что его бросят.

Ротный перед атакой предупредил, чтобы раненых оставляли, что раненые не их дело, что ими займутся санитары. Санитары… Воронцов знал, что их во взводе всего двое — на каждого по тридцать с лишним человек. Даже если треть взвода ляжет замертво, а треть не получит и царапины, то оставшуюся треть двое не выволокут вовремя, и они неминуемо пополнят ряды первой трети. И команду ротного он продублировал по-своему: раненых перевязывать, быстро, по ходу движения, затаскивать в окопы и воронки и идти вперед. И предупредил, рассчитывая на впечатлительность личного состава: если кто увяжется сопровождать раненых в тыл, застрелю. Штрафники народ впечатлительный. Когда услышишь зачитанный трибуналом приговор, сразу обретаешь нечто, о чем прежде и не догадывался, и чутко потом, даже во время боя, слышишь над головой трепет крыл собственной судьбы.

— Где твой пакет? — И Воронцов быстро разрезал ножом гимнастерку бойца, разорвал зубами непромокаемую упаковку и начал бинтовать. Но одного бинта оказалось мало.

— Лейтенант, спасибо, что не бросил. Ладно-ладно. И так хорошо.

Воронцов нагнулся над убитыми немцами, обшарил их карманы. Один медицинский пакет сунул в противогазную сумку, другой разорвал, связал его с предыдущим и забинтовал пробитое плечо бойца как следует.

— Лежи, не двигайся, а то кровью изойдешь. Скоро за тобой придут. Лежи и жди.

— Спас ты меня, лейтенант. Спас. Век за тебя богу молиться буду. Дочке своей скажу, чтобы имя твое поминала. — И боец ухватил руку Воронцова. Пожатие его было слабым, пальцы дрожали. Но он не отпускал руку взводного. — Лейтенант, за нами придут? Ты правду говоришь?

— Придут.

Левее началась стрельба. Лопнула граната, за ней еще две. Там атаковали гвардейцы. И в это время Воронцов увидел группу немцев, которые бежали с той стороны. Он вскинул автомат, затаился. Дал длинную очередь. Двое, бежавших впереди, упали. Или залегли. Сразу не поймешь. Остальные тут же повернули назад. Но из-за деревьев полетели гранаты. Через мгновение там все было кончено. Воронцов выскочил из траншеи, побежал догонять взвод.

Впереди рвались редкие мины, слышались крики, грохотали винтовки, стучали автоматы. Из-за опрокинутого грузовика выскочил вестовой Быличкин, присел на колено, ловко толкнул в магазин новую обойму.

— Где ротный?

— Там! — Быличкин махнул рукой, вскочил и побежал рядом с Воронцовым.

Капитан Солодовников ушел с первой цепью, а он, взводный, выходит, отстал. Вот почему штрафники продвигались именно на левом фланге так быстро. Их гнал ротный. Его рокочущий каленый бас слышался из облака дыма и пыли, которая еще не осела после артналета.

Впереди, видимо, со стороны села — в дыму не разглядеть — ударил длинными очередями пулемет. Левее, напротив мелькавших за деревьями цепей гвардейцев, загрохотал еще один. Пули зашлепали по деревьям. Немцы били с флангов, продуманно.

— Туда! — указал автоматом Воронцов.

Они пригнулись и побежали по направлению к широкому, видимо, артиллерийскому окопу, который издали им показался пустым. Ротный кричал, материл залегших штрафников где-то левее. Взвод залег. Пулеметы стригли мутное, прогорклое пространство над головами, придавливали к земле.

Воронцов знал, что штрафников на пулеметы поднять можно. Встанут и пойдут. Если сзади с автоматом будет идти он сам. Но до пулеметов еще метров сто, а то и побольше, и сидят пулеметчики не в чистом поле, а за штабелями мешков с песком и огонь ведут через узкие амбразуры.

— Быличкин! Живо ко мне Сороковетова! Пусть перебирается сюда, в окоп.

Быличкин исчез. Воронцов перевалился через край окопа и оказался в довольно просторной и глубокой копани, обращенной бруствером на восток. Видимо, отрыли ее действительно артиллеристы. Следом за ним вместе с комьями земли вниз обрушились четверо штрафников. Среди них оказался и сержант Численко.

— Пулеметы, лейтенант, — зло сказал Численко, будто оправдываясь перед ним за то, что они залегли.

— Вижу! Минометчиков надо сюда!

И в это время боец, сидевший на корточках рядом с сержантом, сказал:

— Глядите, немцы. — И указал в боковой отвод.

Отвод, видимо, копали под землянку, но не успели ни хорошенько углубить его, ни накрыть накатником. Воронцов привстал и увидел груду тел, лежавших в разных позах. В углу дымилась небольшая воронка от снаряда или мины. Видимо, этим взрывом и накрыло успевших добежать сюда из первой линии. Пять или шесть трупов. А посреди на коленях стоял еще живой. Без каски, в разорванном кителе, без сапог, которые сорвало с него, видимо, во время взрыва, он мало походил на солдата. Руки и лицо его, посеченные мелкими осколками, тряслись. Немец шептал что-то бессвязное и крестился, как если бы находился в храме, после службы, где уже никого, кроме него, у алтаря нет. Губы его шевелились быстро, судорожно, но звуки из них выходили тихие, как дыхание. Так разговаривают во сне.