В часу одиннадцатом
Шрифт:
Александр, как всегда, не догадался спросить, кто уполномочил Матвея так легко выносить суждения о другом, еще почти незнакомом ему человеке, но тогда с легкостью поверил в то, что некоторым избранным людям Бог действительно может открывать судьбы пропащих заблудившихся насекомых.
И он безропотно поехал в Тарасовку — чинить сарай и забор.
Александр приехал в Тарасовку и старался не думать ни о ней, ни о матери, подавляя в себе всякую жалость к своим близким во имя спасения своей души и очищения их грешных душ от страстей и пороков. Вечерами он читал книги — поучения аввы Дорофея, Лествицу, Феофана Затворника, а еще Серафима Роуза — “Православие и религия будущего”.
Через два дня нагрянула группа духовных чад отца Афанасия:
Он предложил им скромную еду, какая была у него на тот момент, а они поделились своей: домашними пирожками с капустой. Они сидели за столом на заваленной инструментами террасе и беседовали о духовной жизни. Татьяна рассказывала, что батюшка запрещал ругать советскую власть, потому что всякая власть от Бога. Правда, сейчас она уже не советская. Даже тысячелетие крещения Руси разрешили отметить. И молитвословы стали в храмах продавать. А еще, предупредила она неосведомленного Александра, батюшка запрещает лечиться гомеопатией, потому что это бесовское зелье, ее готовят с колдовскими заговорами. Сергей, который недавно закончил семинарию, рассказывал, как сдавал экзамены. На вопрос “спасутся ли католики?” он с достоинством ответил: “Спасутся, если покаются и примут православие”. А еще Александр узнал, что какой-то старец предсказал скорый конец света, в двухтысячном году. Совсем немного осталось. Бдите и молитесь. А Москва, говорят, провалится скоро, через полгода где-то, почему вы не бежите оттуда? Надо забыть про все, и только молиться, молиться. А еще говорят, что где-то на Западе изобрели машину, называется компьютер, но если правильно прочитать ее название, получится — “зверь”. Это и есть тот зверь, из Апокалипсиса. Ну, кто скажет, что не последние времена? И Антихрист, говорят, уже родился и живет где-то в Англии. Оттуда он и придет. А мы должны молиться, чтобы нам в Царствие Божие вместе с батюшкой попасть. Мы, конечно, этого не достойны, мы спасемся только батюшкиными молитвами.
Тогда Александр услышал много важного. Они говорили не переставая, а ему нечего было сказать, потому что был он еще неискушенным неофитом. Так он и сидел, дурак дураком, а когда его спросили, чем он занимается, то сказал, что прежде занимался античным искусством, а сейчас вот пока забор ремонтирует, а что дальше будет — еще не думал, это одному Богу известно. “А ты не думай, — сказала одна из них. — За тебя есть кому думать. Батюшка все знает, он тебе все скажет”.
— А где же твоя девушка? — спросила вдруг Татьяна. — Которая приезжала с тобой? Она в церковь-то ходит?
Александр сказал — нет, не ходит, и что уже давно не виделся с ней.
— Ну и хорошо, — воскликнула Татьяна. — Значит, по молитвам батюшки Бог отвел тебя от нее. Значит, это только грех один. Господь тебя, может, для чего лучшего готовит.
А потом он слушал разговоры о том, что почти все писатели — большие грешники, чаще всего масоны, а вся литература, созданная ими, — только соблазн для человеков. Толстой, Достоевский, Гоголь, Пушкин — все попадут, если уже не попали, в ад, потому что их книги — это соблазн. Именно они, писатели и интеллигенция, развратили русский народ. Нет, нет, вскричала Татьяна, Пушкин покаялся перед смертью! Ах, да, Пушкин покаялся. Но жил неправедно. “Но поэзия? Разве его поэзия ничего не значит?” — спросил Александр. Поэзия вообще ничего не значит. А самая вредная книга — это “Мастер и Маргарита”. Нет, мне батюшка говорил, что хуже всех “Лолита”, ее издали недавно. Да нет уж, самый-то главный еретик у нас — Толстой, внес ясность Сергей, и все на какое-то время умолкли, словно сраженные бесспорным авторитетным мнением.
А кино? Нет ничего хуже этого дьявольского изобретения, сказал Валентин. Я свой телевизор вынес на помойку. А я, сказала Татьяна, окропила его святой водой, и он сломался, Слава Богу. Есть только один
фильм, который можно смотреть, — “Покаяние”. Какой там финал! “Зачем нужна эта дорога, если она не ведет к храму?..” Вот это фильм!— А как же “Андрей Рублев”? — неуверенно поинтересовался Александр. — Ну, Тарковского, смотрели?
Никто не подтвердил, что смотрел, и только бывший семинарист Сергей внес ясность:
— Нецерковный он. Батюшка сказал, что нецерковный.
Валентин показывал свои новые ботинки, на подошве которых он обнаружил масонские символы и число 666 и теперь не знал, что с ними делать, хотел спросить у батюшки. Татьяна говорила, что с неправославными — католиками и протестантами — даже за одним столом сидеть нельзя — грех.
Эти душеспасительные разговоры продолжались почти до ночи, а утром вся компания, наскоро прочитав молитвенное правило и отвесив Александру поясной поклон, отправилась к одной из ранних электричек. Александру оставили почитать для духовного развития книгу Сергея Нилуса о протоколах Сионских мудрецов, сказав, что батюшка благословил передать ему.
А через три дня Александр вернулся в Москву, и старался ввести в свою жизнь то, чему его научили. Во-первых, нужно иметь постоянно память смертную. Как сказал батюшка, помни о смертном часе, и не согрешишь. Александр старался помнить, заставлял себя помнить об этом каждый день, ведь это так просто. Оказывается, ничего не нужно, потому что все это временное. Ни к чему не надо стремиться. Все мы умрем. Зачем люди покупают красивые вещи, мебель, машины, книги, если ничего из этого не возьмут с собой? Перед вечностью ничего не значат все наши суетные действия, все это ничто, надо только желать, чтобы она поскорее наступила, эта вечность.
— Получается, только ожидание? — спрашивает она со знакомой пытливой интонацией. — Неужели нет ничего привлекательного на земле, сотворенной Богом?.. — Да, — отвечает Александр, — именно так: мир во зле лежит… Здесь, на земле, нет ничего хорошего. Оно, конечно, верно, но что-то в этом было не досказано… Речь шла не о том, что ничего не надо делать, а о том, для чего делать… Не надо делать для этого временного мира. Надо делать для вечности. — А что для вечности? Забор — это для вечности? Ремонт квартиры — это тоже для вечности?.. — Нет, это для людей. Но для определенных людей, а это все равно что для Бога. Кроме того, некоторые дела для Бога надо было делать любой ценой, невзирая ни на какие обстоятельства, и вскоре я узнал, что это такое…
Он слегка поворачивает голову и смотрит на ее профиль. Так хочется рассмотреть ее поближе, ведь он так долго мечтал об этой встрече. Она изменилась? Нет, никаких перемен, и это так очевидно на фоне бегущего за окном вагона мрачного холодного подмосковного пейзажа.
Как-то осенью Александр должен был приехать для одного важного разговора к Николаю, где он когда-то делал ремонт. Правда, для какого разговора — ему не объяснили, но это было в порядке вещей. В назначенный час приехали Матвей и Николай, пришла Марина, принеся заодно тяжелую сумку с картошкой.
Последней приехала улыбающаяся Аня, она бодро вошла в квартиру, однако, наткнувшись на мрачные взгляды Матвея и Николая, резко стала серьезной, с опозданием спрятав улыбку как что-то непристойное. Александр к тому времени уже понял, что здесь не положено общаться так, как он привык — поговорить о том, о сем; здесь все имело какую-то серьезную, важную, глубоко духовную цель. А подать девушке плащ, что он с таким радостным возвышающим джентльменским чувством делал раньше, — теперь ему представлялось глупым, позорным и унизительным…
То загадочное общее собрание проходило в квартире Николая, где, несмотря на иконы, свечи и запах ладана все равно было неуютно; кроме того, в этой квартире, как заметил про себя Александр, почему-то всегда было сумрачно, словно солнце не любило заходить сюда, а может быть, здесь просто не любили солнце; ведь полусумрак напоминает о храме. Александр незаметно осмотрел стены и потолок, сразу поймав взглядом неровную линию обоев, и порадовался про себя, что по поводу сделанного им ремонта разговора не было.