В день смерти Его

–  Ты не прав, милок, - сказал он.
– Зря так думаешь. Вот ты, например, в прошлом году пять месяцев работал на стройке, не имея разрешения, и никто тебе не сказал ни слова, хотя все об этом знали. Почему ты бросил работу?

Я протянул к нему правую ладонь; в 1944 году в нее угодила пуля и выхватила кусочек кости, а потом я еще сломал руку в этом самом месте.

Я не могу ни сжать кулак, ни поднимать тяжести; и вот сейчас он держал мою ладонь в своей сильной горячей руке и внимательно ее разглядывал.

–  Тебе нужна легкая работа, - сказал он.

–  Спасибо за участие, - сказал я.

–  Я тебе помогу, - сказал он.

–  Мне поможет Ева, - возразил я.
– А у ваших баб появится время, чтобы соскрести мозоли с задниц.

Он положил руку мне на плечо.

–  Ева ничем не отличается от них, - сказал он.
– Все они поначалу были такими. Она-то думает, что в один прекрасный день встретит простофилю, который на ней женится, возьмет заработанные ею деньги и ни о чем не вспомнит. Но вот ты, например, ты ведь не из таких, верно я говорю? Ты ведь на ней не женишься и жить с ней вместе не будешь, а значит, гроша ломаного от нее не увидишь. Не твое это дело. Бросай, хватит с тебя.
– Он снова положил руку мне на плечо.
– Никому неохота быть сутенером. Но стоит разок поскользнуться, так всю жизнь на заднице и проедешь. Говорю, бросай. Ты поможешь мне с Евой, а я дам тебе денег, хватит на пару месяцев. А за это время, глядишь, работу подыщешь. Бросай, прошу тебя.

Глаза у него были припухшие, тяжелые, он глядел на меня и улыбался.

–  А ведь я даю тебе шанс, - сказал он.
– Что ты, что другой - мне все равно. Для меня это всякий сделает.

Только я вижу, что тебе больше всех нужно. Ты еще можешь найти что-то свое, свой хлеб есть. Ну а Ева все равно ходить здесь не будет.

–  Что вы ей сделаете?
– спросил я.

–  Да так, - сказал он, - что-нибудь сделаем. Что потребуется, то и сделаем. Но тебе с этого уже ничего не обломится.

Он тяжело двинулся прочь; вообще, он был тяжелый, вялый, но, похоже, мужик неплохой. Наверное, была у него жена и ребенок, и, наверное, когда-то его сбили с ног, и с тех пор он так и не оклемался.

–  Загляни как-нибудь вечерком, - сказал он.
– Выпьем, развлечемся. А захочешь, пойдем в кино.
– И вдруг беспомощно признался: - Ох и люблю я кино. Больше всего на свете. Ладно, надумаешь, приходи, - сказал он.
– Я обычно сижу вон в том кафе.
– Он махнул рукой в сторону моря.
– Спроси Бен-Ами, а если меня не будет, подожди немного.

–  И не жаль тебе Еву?
– спросил я, чтобы слегка его подразнить.
– Такая молодая, такая красивая, а ты хочешь упрятать ее в кутузку. Неужто тебе ее не жалко?

Он склонился надо мной; духом от него шибало крепче пива и табака. Но это был дух здорового человека.

–  Жалко, - ответил он.
– Жалко. Даже больше, чем тебе. Ты ведь не сутенер. Для тебя это так, на раз. А для меня - на всю жизнь.

Он вышел. Я подождал часок или немного побольше, но Ева так и не появилась. Показывая официанту на пустую бутылку из-под пива, я сказал, что жена, как придет, заплатит, и официант успокаивающе махнул рукой, как бы давая понять, что всё в кафе к моим услугам. Я любил бывать в этой забегаловке, восемь месяцев назад я тут познакомился с Евой. Как сейчас помню: она сидела за столиком возле музыкального автомата, а я - здесь, на террасе. Я знал, что она проститутка, но все равно она мне ужасно нравилась. У меня в кармане не было и двух фунтов, но я решил попытать счастья и подошел к ней.

–  Пойдем со мной, - сказал я.

–  Куда ты хочешь пойти?

–  Не знаю. Наверное, в гостиницу.

–  А за номер заплатишь?

–  Нет, - сказал я.
– Вряд ли.

–  Как же так?
– сказала Ева.
– За номер платит мужчина, так принято. Ты что, не знаешь?

–  Знаю, - сказал я.
– Естественно, знаю. Но у меня ни гроша. Да я и не хочу идти с тобой за деньги. Я ведь этого не говорил.

Она взглянула на меня, и тогда я впервые увидел ее глаза, хмурые, как у ночной птицы. Мне было известно, что она истеричка, и я боялся, что она шарахнет меня бутылкой по голове или выкинет еще какой-нибудь фокус. Но ничего, обошлось. Она просто глядела на меня, а я стоял и улыбался.

–  Значит, - сказала она, - хочешь по любви?

–  Да, - ответил я.
– Именно так.

–  Ты это серьезно?

–  Абсолютно, - ответил я.

Словно что-то зажглось в ее глазах. Тогда я подумал, что мне, наверное, почудилось, но сейчас убежден, что так и было.

–  А ты знаешь, чем я занимаюсь?

–  Знаю.

–  И тебе это не мешает?

–  Еще как мешает, - ответил я.
– Но ведь можно влюбиться в девушку, даже если что-то мешает. Впрочем, вечно что-нибудь да мешает.

–  Ладно, - сказала она.

И мы пошли. Сначала прошлись по дороге, ведущей в Яффу, по тихой улочке, там молоденькие солдатики учились водить машину; пообедали в кафе, где жарят только что выловленную рыбу, а потом вернулись в Тель-Авив, и Ева привела меня к одной старой ведьме, у которой снимала комнату на день; туда приходили ее клиенты. Ева пошла в комнату, а мы с ведьмой сидели на кухне и слышали все, что происходило за стеной.

Так поступила со мной Ева; видно, подумала, что я над ней подшутил, и решила мне отомстить. Не так уж и много происходило за стенкой, но ничего приятного в этом не было. Не было.

–  Почему вы такой худой?
– спросила меня ведьма.
– Может, у вас чахотка?

–  Нет, - ответил я.

–  Вид у вас такой. Мой брат тоже так выглядел. Ему было восемнадцать лет, когда он умер.

–  Как жаль, - сказал я.
– Зато вы хорошо сохранились.

–  Скажете тоже, хорошо, - заворчала она.
– У меня двусторонняя грыжа. Предлагают оперировать, но я не соглашаюсь.

–  И правильно делаете, - решительно сказал я.

Она подозрительно глянула на меня.

–  А почему?

Тут вошла Ева. Ее клиент мылся в туалете, фыркая как конь. Я подумал про себя, что если он начнет насвистывать арию тореадора, я не выдержу и дам ему в зубы. На Еве был незастегнутый халатик, и я впервые увидел ее ноги. Она села ко мне на колени.

–  Ну как?
– спросила она.

–  Никак, - ответил я.
– Вот разговариваем с хозяйкой.

–  Поцелуй меня, - тихо сказала она, а клиент продолжал фыркать в туалете. Я поцеловал ее, но глаза у нее были открыты, все время открыты, и мне казалось, что мое лицо рассматривают в микроскоп.

Потом пришел следующий; за стеной снова торговались, Ева нарочно говорила громко, чтобы мне тоже было слышно. Она советовала ему валить к родной матушке, а он плаксиво настаивал на двадцати пяти фунтах. Наконец договорились.

–  Вы, наверное, не слишком сильный, - сказала старуха, меряя меня презрительным взглядом.
– Да и больной, только говорить не хотите. Но я-то вижу.

–  И что вы видите?

–  Будет вам, - сказала она, - это сразу видно. С моим братом тоже так было. Вы и похожи на него.