В деревне

— Нтъ, ужъ, сударыня, пожалуйте мн сегодня расчетъ и паспортъ. Тогда бы я вмст съ кухаркой сегодня и ухала. Намъ и лошадь дешевле вмст нанять до желзной дороги.

— Но какъ же я тебя отпущу, оставшись ршительно одна? недоумвала Клянчина, смшавшись.

— А ужъ это какъ хотите. Не слдовало завозить тогда въ такую глушь прислугу. Вдь вы сказали, что дете на дачу. Я и думала, что это дача. А тутъ ни музыки, никакого даже сада и никакой публики. Вонъ мы въ прошломъ году въ Шувалов жили…

— Да зачмъ теб музыка?

— Какъ возможно! Все-таки пріятно около забора послушать музыку… Нтъ, ужъ отпустите меня.

— Василій Романычъ! У насъ и нянька уходитъ и хочетъ сейчасъ насъ оставить, требуетъ паспортъ и расчетъ, обратилась Клянчина къ мужу, стучавшему молоткомъ въ другой комнат.

— Какъ уходитъ? Съ какой стати? откликнулся тотъ.

— Не могу я, баринъ, здсь у васъ жить. Мочи моей нтъ, отвчала нянька. — Пожалуйте расчетъ, и я сегодня съ кухаркой уду.

— Не отпущу я тебя сейчасъ. Что это за глупости! Ты должна дожить до найма другой прислуги.

— А кухарку вы оставили дожить до второй прислуги?

— Кухарка дло другое, а тебя не отпущу.

— Не отпустите, такъ вдь все равно я буду, сложа руки, сидть… Хоть вы, тамъ, что хотите, а я палецъ о палецъ не ударю, такъ какая же отъ меня будетъ польза?

— Ну, убирайся къ чорту! вспылила Клянчина. — Я пойду въ деревню и какую-нибудь здшнюю бабу найду себ въ подмогу.

— Давно бы такъ и надо сдлать. Здшнія бабы къ здшней жизни привычны, а вы вдругъ везете сюда городскую прислугу. Вчера, вонъ, я вышла за ворота… Идетъ пьяный мужикъ и валится на меня. Я его оттолкнула и сказала ему политичнымъ манеромъ, а онъ мн вдругъ такое слово сказалъ, что просто ужасти. Я не привыкла къ такимъ словамъ. Это въ будни, а что въ праздникъ-то здсь будетъ? Какъ здсь въ праздникъ-то въ новомъ плать погулять на деревню выйти? Съ кмъ здсь компанію водить?

— Ну, довольно, не разсуждай! Сдавай вещи, которыя теб были даны, и убирайся вонъ! крикнула Клянчина. — Василій Романычъ! Разсчитай ее и выбрось ей паспортъ. Я сейчасъ пойду въ деревню и отыщу себ бабу-поденщицу, а ты завтра подешь въ Петербургъ и привезешь новую прислугу.

Нянька была разсчитана и удалилась. Работники лавочника потащили ея сундукъ и подушки со двора. Клянчины сли обдать и ужъ прислуживали себ сами.

— Нтъ, какова наглость! говорила Клянчина про прислугу.

— Не любитъ городская избалованная прислуга деревню. Ей мелочная лавочка нужна, трактиръ, портерная, сообщество сосдской прислуги, чтобъ было съ кмъ колоторить, сплетничать, ругать господъ. Что ей хорошаго на лон природы?

— Да ужъ и для насъ нтъ ничего хорошаго въ этомъ лон природы. Помилуй, двое сутокъ, какъ пріхали сюда, и только и длаемъ, что воюемъ съ кмъ-нибудь. И, какъ видится, этой войн конца не будетъ.

Клянчинъ вздохнулъ и молчалъ. Онъ былъ согласенъ съ женой.

VII

Клянчины остались безъ прислуги. Кухарка и нянька ухали. На рукахъ у Клянчиныхъ остались двое ребятъ. Положеніе было затруднительное.

— Надо бабу какую-нибудь изъ деревни взять или двушку. Такъ безъ прислуги и на одну ночь оставаться нельзя, говорила Клянчина.

— А вотъ я сейчасъ пойду къ нашему лавочнику и попрошу его кого-нибудь рекомендовать. Наврное ужъ онъ здсь всхъ знаетъ, отвчалъ Клянчинъ и отправился.

Лавочника въ лавк не было. За прилавкомъ стоялъ старшій сынъ его.

— Нтъ дома самого-то? спросилъ Клянчинъ.

— Вы про тятеньку? Дома-съ. На огород чай кушаютъ. Пожалуйте… Они завсегда объ эту пору прохлаждаются.

Пришлось итти обратно на дворъ. Тамъ, на огород, подъ большой развсистой вишнею, за столомъ, сидлъ около большого самовара лавочникъ. Онъ былъ въ одной красной рубах, съ непокрытой головой и въ туфляхъ на босую ногу. Глаза его были заспаны. Очевидно, что онъ только-что проснулся отъ послобденнаго сна. Въ волосахъ и въ бород торчали сно и солома.

— А! Василій Романычъ! Добро пожаловать, сказалъ лавочникъ, почесывая грудь и подъ мышками, и протянулъ Клянчину руку. — Къ самому, то-есть, пылу и къ жару потрафили. А я сейчасъ чай пить сбираюсь. Бабу на ледникъ за вареньемъ услалъ. Присаживайтесь, да хлобыстнемъ по пяточку чапорушекъ. Что скажете хорошенькаго?

— Да вотъ къ вамъ съ визитомъ, улыбнулся Клянчинъ, садясь. — Вы у меня были, а я у васъ еще не былъ. Сосди вдь теперь.

— Ну, вотъ за это благодаримъ покорно. Извините только, что насъ въ такомъ вид застаете. Мы по домашнему. Знали бы да вдали, что гость будетъ, такъ попріодлись бы. Ужъ извините…

— Ну, вотъ… Что за церемоніи!

— Не порядокъ-съ. Гостей встрчаютъ честь честью. Вотъ и жена идетъ растрепанная. Вдь мы, по русскому обычаю отдыхаемъ посл обда, такъ въ хорошей-то одеж какъ будто бы оно и неловко.

Показалась лавочница, толстая пожилая женщина въ линючей ситцевой блуз и босикомъ. Она несла банку варенья и шла переваливаясь съ ноги на ногу.

— Супруга-съ… отрекомендовалъ ее лавочникъ. — Расхлябана она у меня на ноги и вся развинтившись, да что жъ подлаешь — не на дрова же ее рубить, ежели ужъ трехъ сыновей и одну двчонку мн народила.

Лавочница поставила банку варенья на столъ, тоже протянула Клянчину руку и въ вид привтствія проговорила:

— Все въ задъ васъ видла, хоть и по сосдству второй день живемъ. Въ ликъ-то въ первый разъ еще пришлось.

— Наливай чай-то, наливай, да потчуй гостя, вареньица ему положи, сказалъ лавочникъ. — Балованная она у меня, Василій Романычъ, хоть и старуха. Каждый день съ вареньемъ чай пьетъ, да вотъ и меня избаловала.

— Я къ вамъ, Савелій Прокофьичъ, въ то же время и по длу, или лучше сказать, съ просьбой… началъ Клянчинъ. — Вдь вы знаете, что у меня об прислуги ушли.

— Какъ же-съ, какъ же-съ… Мой молодецъ и на желзную дорогу ихъ повезъ. Балованный народъ-съ. Бда нынче съ прислугой. Чуть что не потрафишь, сейчасъ она и въ контру. Вонъ у меня пекарь. Запьянствовалъ и пропилъ сапоги и спинжакъ… Да пропилъ-то въ чужомъ кабак. Сталъ я ему выговаривать. Да ты бы, говорю, коли ужъ у тебя такая надобность пришла, въ своемъ мст, въ нашемъ заведеніи, такъ все-таки хоть хозяину бы твоему польза была… Кажется, ужъ деликатно говорю… Не ругаю за то, что пьянствовалъ человкъ, а ругаю за то, что онъ въ чужомъ мст… Ну, онъ сейчасъ на дыбы… «Пожалуйте, говоритъ, паспортъ». А гд здсь другого пекаря сыщешь? Ну, насилу его утрамбовалъ. Пришлось рубль прибавить. Пекарь-то онъ хорошій и зашибаетъ только временемъ.

— Прислугу, разумется, я себ изъ города привезу, продолжалъ Клянчинъ: — но вдь нельзя же намъ быть вовсе безъ прислуги. Пока эта городская прислуга прідетъ, такъ не можете ли вы намъ указать на кого-нибудь изъ мстныхъ бабъ или двушекъ, которая бы могла помочь моей жен.

— То-есть, въ работницы хотите? Поденно? спросилъ лавочникъ.

— Да, поденно. Но ежели баба будетъ ловкая и окажется годной, то я могу ее и на все лто оставить, въ род какъ бы въ кухаркахъ. Няньку я привезу изъ города, а здшняя баба могла бы остаться кухаркой и, вообще, для черной работы. Кухарить у насъ особенно нечего. Разносоловъ какихъ-нибудь вычурныхъ мы не димъ, а ежели бы что пришлось, то у меня жена мастерица стряпать. Просто работницу хотлъ я васъ просить рекомендовать намъ.