В диких условиях
Шрифт:
Поколебать веру отца в этот шаблон невозможно было ничем. Ведь, как ни крути, сам он пришел к успеху и благосостоянию именно по этой тропинке. Но я не хотел быть клоном своего отца. Осознав это еще в подростковом возрасте, я начал постепенно отходить от отцовского плана, а потом и вовсе резко свернул с уготованной им для меня дороги. Восстание это закончилось огромным скандалом. От грозных ультиматумов в окнах нашего дома дребезжали стекла. К моменту моего отъезда из орегонского Корваллиса в заштатный колледж, где никакого плюща и в глаза не видывали, я с отцом уже практически не разговаривал, а если и разговаривал, то только сквозь зубы. А когда, закончив четыре года спустя колледж, я не пошел ни в Гарвард, ни в какой-нибудь медицинский, а стал вместо этого плотником и вольношатающимся
Необычную свободу и определенную ответственность мне дали почувствовать еще в раннем детстве. По идее, я должен бы был быть за это очень благодарен, но никакой благодарности не чувствовал. Наоборот, я чувствовал, как на меня давят отцовские ожидания. Мне вдолбили, что поражением следует считать все, кроме победы. Подобно великому множеству других впечатлительных сыновей, я принимал всю эту риторику за чистую монету. И именно поэтому позднее, когда на свет вылезли древние фамильные секреты, когда я вдруг заметил, что это божество, требовавшее от всех совершенства, само так далеко от этого совершенства, что оно просто даже никакое и не божество… ну, я просто не смог махнуть на это рукой. Я ослеп от всепожирающей ярости. Узнав, что он простой смертный, да еще и обычнейший из обычных, я не смог ему это простить.
Через двадцать лет я обнаружил, что моя ярость куда-то исчезла, что я не чувствовал ее уже много лет. Она сменилась покаянным сочувствием и чем-то вроде любви. Я понял, что разочаровал и взбесил отца ничуть не меньше, чем он меня. Я увидел, сколько горя принес ему своим узколобым упрямством и эгоизмом. Он собственными руками, специально для меня, создал из привилегий и возможностей мост к лучшей жизни, а чем за это отплатил я? Я порубил этот мост на куски, а потом еще и нагадил на обломки.
Но прозрение это пришло ко мне спустя много лет и отчасти благодаря свалившейся на отца беде. Разрушение выстроенного отцом самодостаточного мирка началось с предательства плоти. Через тридцать лет после вроде бы успешного эпизода борьбы с полиомиелитом болезнь по непонятной причине вернулась. Усыхали пораженные недугом мышцы, отказывались работать ноги. Проштудировав медицинские журналы, отец пришел к выводу, что страдает от недавно открытого заболевания, получившего название постполиосиндрома. Дни и ночи отца, словно постоянным фоновым шумом, наполнились сильными, а иногда просто невыносимыми болями.
В безумной попытке остановить развитие болезни, он начал лечить себя сам. Он шагу не ступал без саквояжика из кожзаменителя, битком набитого оранжевыми пластмассовыми баночками для пилюль. Каждый час или два он принимался копаться в нем, щурясь, читать этикетки и вытряхивать на ладонь таблетки декседрина, прозака и депренила. Кривясь, он всухую заглатывал лекарства целыми горстями. На полочке в ванной стали появляться использованные шприцы и пустые ампулы. Самопальная фармакопея из стероидов, амфетаминов, антидепрессантов и болеутоляющих постепенно стала центром всей его жизни, и в конечном итоге его некогда мощный разум неизбежно помутился под действием этих препаратов.
Своим все более иррациональным и бредовым поведением он оттолкнул от себя последних друзей. Исстрадавшаяся мама тоже, наконец, поняла, что альтернативы расставанию с отцом уже больше нет. Отец окончательно помешался и в какой-то момент чуть было не покончил с собой, причем сделал так, чтобы я во время этой почти успешной попытки самоубийства оказался рядом с ним.
После попытки наложить на себя руки его поместили в психиатрическую больницу под Портлендом. Когда я заезжал навестить его, он лежал на кровати, пристегнутый за руки и ноги, нес какой-то бессвязный бред и ходил под себя. Глаза его были полны безумия. То они сверкали дерзким вызовом, то наполнялись ужасом и растерянностью, то закатывались, не оставляя никаких сомнений об ужасном состоянии его измученного разума. Когда сиделки предпринимали попытки поменять ему постельное белье, он бился в своих оковах и осыпал проклятиями и их, и меня, и свою судьбу. В том факте, что все его железные жизненные планы в конечном счете привели его к этому кошмару, была горькая ирония, которую
он совершенно не осознавал, а я воспринимал без малейшего удовольствия.Он был не в состоянии заметить иронию судьбы еще и в том, что его упорные попытки вылепить из меня свою копию все-таки увенчались успехом. Фактически старику удалось зажечь во мне великий огонь амбиций, да только направлены они были совсем не туда, куда хотелось бы ему. Он так и не смог понять, что для меня аналогом его медицинской школы был Палец Дьявола.
Думаю, именно эти унаследованные от отца, но сбитые с прицела амбиции не дали мне признать свое поражение на Стикинской ледниковой шапке не только по возвращении из первой попытки восхождения на Палец, но и после того, как я чуть было не спалил свою палатку. Через три дня я снова отправился вверх по северной стене. На сей раз мне удалось подняться над бергшрундом меньше чем на сорок метров, а потом начался снегопад с ветром, я почувствовал, что не могу сосредоточиться, и повернул обратно.
Тем не менее, вместо того чтобы спуститься в базовый лагерь на ледниковой шапке, я решил переночевать на кругом склоне горы прямо там, где спустился сверху. И это была большая ошибка. К вечеру снегопад перерос в самую настоящую бурю. Каждый час выпадало по два-три сантиметра снега. Я залез в бивачный мешок и спрятался под нависающим краем бергшрунда, но небольшие лавины ссыпавшегося с вертикальной стены свежевыпавшего снега волнами перекатывались через карниз, медленно погребая под собой мое убежище.
Снег покрывал мой бивачный мешок (тонкий нейлоновый конверт, похожий на сумочку для сандвичей, только очень большого размера) по вентиляционный разрез минут за двадцать. Четырежды я выбирался из-под завалившего меня снега, но, оказавшись в снежной могиле в пятый раз, я понял, что с меня хватит. Я побросал вещи в рюкзак и попытался пробиться к базовому лагерю.
Спуск оказался для меня полным кошмаром. Из-за туч, плотной поземки и вечернего полумрака поверхность горного склона полностью сливалась с небом. Я не без оснований боялся, что, пытаясь двигаться почти вслепую, в какой-то момент просто шагну в пустоту с вершины одного из сераков и, пролетев восемьсот метров вниз, закончу свой жизненный путь на дне Ведьминого Котла. Выбравшись, наконец, на ледяную равнину ледниковой шапки, я обнаружил, что мои следы давным-давно занесло снегом. В результате я не имел ни малейшего представления, где на лишенном каких бы то ни было визуальных ориентиров плато нужно искать свою палатку. Надеясь случайно наткнуться на свой лагерь, я где-то с час ходил кругами по равнине, но потом провалился одной ногой в небольшую трещину и сообразил, что веду себя как полный идиот, что в действительности мне лучше немедленно остановиться и попытаться переждать бурю.
Я выкопал небольшую яму и, завернувшись в бивачный мешок, уселся в ней на свой рюкзак. Вокруг меня начало наносить сугробы. Через некоторое время онемели ноги. От шеи, где набившийся под парку снег намочил воротник рубашки, вниз по телу медленно поползла волна холодной сырости. Мне бы сигарету, подумал я, всего одну сигарету, и тогда я бы смог собраться с духом и найти хоть какие-нибудь плюсы в этой чертовой ситуации, во всем этом безнадежно запоротом мною путешествии. Я поплотнее закутался в мешок от бьющего в спину ветра. Не в силах больше даже стыдиться, я обхватил руками голову и принялся жалеть себя с истинно оргиастическим удовольствием.
Я был в курсе, что любители лазать по горам иногда погибают. Но когда тебе всего двадцать три, мысль о конечности жизни, а особенно о конечности твоей собственной жизни, является, можно сказать, еще достаточно абстрактным концептом. Когда я, еле-еле преодолевая головокружение от фантазий о славе покорителя Пальца Дьявола, выезжал из Боулдера на Аляску, мне и в голову не приходило, что причинно-следственные связи, правящие действиями других людей, могут каким-то образом коснуться и меня. Я так сильно хотел взобраться на эту гору, я так часто думал о Пальце, что абсурдной казалась даже мысль о том, что какие-то мелочи типа непогоды, расщелин или тонкой наледи смогут в конечном итоге лишить меня запланированной победы.