В Дикой земле

Волшебник торопливо полез в сумку за своей книгой заклинаний, отыскал в ней самую обычную пустую страницу, вырвал как мог аккуратно и, сложив маленькую бумажную птаху, поднёс её к губам для наложения чар. В Академии юные адепты баловались порой, посылая друг другу летучие записки прямо на занятиях. Наставники этого дико не любили, будто сами в ученичестве так не развлекались, а потому наиболее увлёкшихся нередко наказывали Перчаткой Боли.

— Ну, лети! — с замиранием сердца шепнул волшебник, и бумажное его творение затрепетало крылышками, неровно двинулось по воздуху.

Казалось малейшее дуновение ветерка могло увести её в сторону, только никакого ветра не было. Средь великих деревьев царил штиль примерно с того момента, когда волшебник чуть не уронил себя и нелюдя. С той же поры властвовала и неприятная тишь, глухарь не заклокочет, тетерев не закурлыкает, волк не взвоет. Давящее ничто за пределами видимости, разбавляемое разве что собственным шумным дыханием и сопением мокрого киноцефалова носа.

Бумажная птичка преодолела расстояние в триста шагов и аккуратно уместилась на плече у того, далёкого кого-то в сером плаще. Очень медленно Тобиус повернул голову и надолго замер, глядя на свою бумажную птичку, сидевшую прямо на левом плече. Когда он вновь задышал, та чуть не упала, но была вовремя поймана. Материальная, вроде бы не морок. Волшебник развернул её в мятый лист и под напряжённым взглядом охотника стал прилаживать обратно в книгу. Слегка неровная линия отрыва страницы сошлась полностью, более того — страница срослась с гримуаром как по живому, и на глазах все мятые линии её разгладились.

— О господи, за что?!

Тобиус почувствовал себя как никогда опустошённым. Пустота была духовного свойства, рождённая из осознания положения и вероятных последствий.

— Это не иллюзия. Птица улетела вперёд и прилетела сзади, страница настоящая, иначе бы книга её не приняла. Значит мы… значит мы попали в бесконечную пространственную рекурсию. Мы находимся внутри аномалии.

Киноцефал что-то невнятно проскулил. Он тоже понял, что внезапно угодил в беду, и ни его нос, ни опыт, ничто не уберегло бывалого охотника. В трёх сотнях шагов впереди, а также в трёх сотнях шагов позади них реальность повторялась, и, если приглядеться очень хорошо, можно было убедиться, что в обе стороны с промежутками в триста шагов уходила колоннада одинаковых деревьев, создававших небывалой симметричности галерею, длинною в бесконечность.

— Порой мы вляпываемся в разные беды, — голос серого волшебника дрожал, а глаза смотрели в никуда, — одни страшнее, другие более терпимы. Но знаешь, когда происходит вот такое, ты понимаешь, что раньше бегал по цветочному лугу и играл с щеночками, а вот теперь пришло время ложиться в землю.

Часть 1, фрагмент 11

Последовало несколько гавкающих звуков.

— Я не знаю.

Рычание, несколько резких жестов вперёд и назад, а также в стороны.

— Не знаю! Но ты можешь попробовать, если хочешь. Измерить параметры этой аномалии при помощи магии я не могу, уже попытался, а потому не знаю, как она себя поведёт в ответ на наше перемещение в пространстве или на использование активных заклинаний!

Киноцефал затих, поминутно крутя башкой, глядя вперёд, на свою собственную спину, и назад, на свой затылок, торчащий из-за корня. Пока же он лихорадочно соображал, волшебник пытался унять тянущее чувство обречённости, отогнать его от себя и не сдаваться раньше времени. Он давно уже загинул бы, кабы давал отчаянию волю.

Решительный рык. Охотник уцепился за край корня, подтянулся и перевалился через него.

— Рисковый ты сукин сын, — проговорил маг, не оборачиваясь.

Внедрив себя в состояние спокойствия, в котором, мысли текли медленно ровно айсберги по Седому морю, Тобиус следил как псоглав, там, далеко «позади», перемахнул через укрытие и потрусил к нему по повторявшемуся неудобному ландшафту. Это заняло какое-то время, но вот он, запыхавшийся, с вывалившимся набок языком знакомец уже в десятке шагов ниже по корневой «лестнице», замер там, вглядываясь в неподвижного волшебника своими маленькими чёрными глазками. Каждая следующая ступень давалась ему сложнее, но, верно, не усталость тому была виной, а страх перед природой происходившего.

— Ну чего ты там встал? Почти дошёл же. — Тобиус протянул руку. — Вот, иди, дотронься, убедись, что я настоящий. Давай. Как и моя птичка, ты тот же самый, что недавно ушёл отсюда. А я тот же самый, что остался здесь. Иди, иди ближе, дотронься до меня.

Не понимая речи, киноцефал, казалось, понимал смысл. Страх его мешался с гневом, а чадом этих двух чувств была новорождённая нерешительность.

— Ну? Иди, присядь рядом. — Тобиус опустил руку. — Присядь и гадай, будешь ли ты сидеть на чужом месте, или разницы нет. Решишься?

Последние шаги преодолеть так и не удалось, киноцефал подался назад и, пыхтя, отправился обратно к «своему» дереву, хотя трудно было определить, какое из бесконечного строя деревьев было «не его». Волшебник же испытывал смешанные чувства, он одновременно и хотел узнать, как бы повела себя искажённая реальность со значительным смещением в ней живого субъекта, но в то же время боялся получить ответ. В любой момент всё это могло потерять стабильность — если взять за аксиому утверждение, что стабильность вообще присутствовала — и, например, «схлопнуться».

Охотник перевалился через корень и спрыгнул на своё прежнее место.

— С возвращением. Не хочешь теперь сбегать влево или вправо? Из-за стены деревьев ничего не видно, однако, возможно, там тоже есть такие же бесконечные мы.

Раздражённый чих стал ему ответом, псоглав поджал колени под морду и уселся у корня на заснеженной почве. Так и сидели в тиши, думая-гадая, что происходило вокруг и как из этого надо было выбираться.

Очень «скоро» стало ясно, что время не идёт. Ни голод, ни жажда не усугублялись; солнце не сходило со своего места, светило с той части небесного свода, к которой прилипло, и радость его казалась неуместной, неестественной пойманным в ловушку смертным. Казалось, весь мир должен был бояться и скорбеть вместе с ними, но мир об этом не знал.

Когда все способы постичь суть происходившего были перепробованы по множеству раз и по множеству раз не дали результатов, Тобиус заскучал. От нечего делать он стал пробовать разговаривать с собратом по несчастью, который заперся в себе и лишь тихо ворчал, глядя мимо. Волшебник не сдавался, уж очень не хотелось ему предаваться своим невесёлым мыслям, требовалось отвлечение. Потому ловкие длиннопалые руки принялись сплетать иллюзии.

Сначала долго шли простейшие понятия, — цвета. За ними простейшие предметы, что в изобилии находились вокруг, то есть камни, деревья, почва, небо, вода. Киноцефал упрямился, но упрямым был и человек, так что спустя вечность настырной демонстрации изображений, он всё же начал подавать голос.

Одно осталось неизменным, — говорить на языке нелюдя Тобиус не мог, как не мог тот со своим устройством горла повторять звуки вестерлингвы. Но зато оказалось, что не один только маг обладал отличной памятью. Они делились друг с другом знанием о языках некогда смертельно враждовавших народов, запоминали чужие слова и то, что их заменяло, закрепляли за ними понятия, чтобы понимать непроизносимую речь. Поскольку время теперь не имело значения, взаимообмен длился неопределённо долго…

То есть, «очень долго».