В дни Каракаллы

– Ослиный помет!

Мы вошли в неприветливую дверь гостиницы, и там нас встретил привратник или, может быть, сам владелец, человек с обросшим черными волосами лицом и огромным носом. Вергилиан спросил его о Скрибонии.

– Скрибоний? Стихотворец? Найти этого бездельника нетрудно. Поднимитесь по лестнице на самый верх. Имя его написано мелом на двери.

– Дома ли он? Подниматься напрасно на такую высоту…

– Служитель муз дома. И, кажется, еще не успел упиться вином. Но лучше было бы, если бы он вовремя платил за ночлег. Горница отличная! Много воздуха и света. Если и вы пожелаете остановиться у нас, то вам всегда будет предоставлено самое лучшее помещение. Останетесь довольны. Можно и с девочкой…

Не слушая еще более заманчивых предложений, мы стали подниматься по скрипучей лестнице, где пахло кошками и отхожим местом. Так нам пришлось преодолеть около ста ступенек. Затем мы очутились на террасе с ветхими перилами, на которую выходило несколько дверей. На одной из них было начертано мелом: «Здесь проживает Тит Скрибоний и берет заказы на эпиграммы и эпитафии».

Вергилиан без стука отворил дверь, и мы очутились в низенькой полутемной каморке, наполненной светом и воздухом только в воображении хозяина гостиницы.

Поэт лежал на простом деревянном ложе, на неопрятной подстилке, вероятно набитой гнилой соломой, и ноги у него были прикрыты дырявой хламидой. Возле стоял трехногий стол, а на нем я разглядел глиняную чернильницу и прочие несложные принадлежности для письменных занятий. Если прибавить к этому, что на каменном полу валялся на боку пустой кувшин из-под вина, то это было все, чем обладал поэт.

Несколько мгновений Скрибоний смотрел на нас и, судя по выражению его лица, считал, что наш приход всего лишь сонное видение; потом убедился, что это явь, но не находил слов выразить свою радость.

Вергилиан, надушенный, в нарядной тунике из белоснежного шелка, казался в этой обстановке Аполлоном.

– Не узнаешь?

– Клянусь Геркулесом! Вергилиан!

Друзья обнялись и рассматривали друг друга в поисках перемен. Я скромно остался стоять в дверях.

– А ты все такой же лысый!

– Кто этот юноша? – указал на меня Скрибоний.

– Мой друг. Он спас мне жизнь однажды. Родом из Том, что на Понте. Я тебе расскажу обо всем.

Скрибоний произнес дружелюбным тоном:

– Почему же ты не войдешь, юноша?

Дружеская беседа завязалась легко. Вопросы сыпались с обеих сторон.

– Давно ли в Риме?

– Всего три дня.

– Клянусь Геркулесом, ты все такой же! А я пришел в окончательное ничтожество, как старая собака.

– Как ты живешь?

– Как я живу? Разные недуги одолевают и бедность. Даже нет денария на вино. А главное – скука. Пробую иногда писать и не могу.

Вергилиан вынул мешочек с монетами и высыпал горсть денариев на стол.

Скрибоний не протестовал, взял один из них, побежал к двери и стал звать какого-то Исидора. Ему ответил снизу бодрый голос. Тогда поэт вернулся и сел на ложе рядом с Вергилианом.

– Почему же ты не можешь писать стихи? Объясни нам…

– Не уверен в надобности того, что пишу. Достал у Прокопия чернил и немного папируса, начал сочинять сатиру. Думал, что стихи будут петь, как соловьи, парить, как орлы, а они, точно курица, не могут даже перелететь плетень.

– Покажи…

– Не стоит труда. А ты что написал?

– Я метался с одного конца в другой. Мне некогда было подумать о стихах.

– Жаль. У тебя большой дар. А этот юноша тоже поэт?

Я отрицательно покачал головой, и Скрибоний снова заговорил с Вергилианом:

– Дни твои проходят среди сильных мира сего. Вероятно, видел августа?

Вергилиан усмехнулся:

– Имел случай.

– Каков он?

– Может быть, это человек, считающий, что все ему позволено.

– Да, судя по рассказам. Юлия Домна…

– Антонин думает, что руководит событиями, как кормчий кораблем, а в действительности события влекут его и нас вместе с ним.

– Куда?

– Этого никто не знает. Но корабль плывет, подгоняемый дыханием времени.

Скрибоний покачал головой:

– Темно. Что сие значит, твое «дыхание времени»?

– А вот что. Считаю, что как в мире физическом, так и в нашем внутреннем мире должны существовать неизменные законы. Мы еще многого не знаем. Если ты возьмешь, например, весы. Та чаша перевесит, на которую ты положил более тяжкий груз. Так и в жизни. Более значительные явления побеждают незначительные, преходящие.

– Что есть вечное, что преходящее?

– Ты это знаешь не хуже меня.

Скрибоний ничего не сказал. Я тоже понимал, о чем говорит Вергилиан, однако не мог бы выразить это словами. Так нет возможности петь у охрипшего певца.

– Но все-таки, как же быть с твоим «дыханием времени»?

– По-моему, оно – дыхание миллионов людей: римлян, варваров, рабов, христиан, воинов… Из их вздохов рождается тот ветер, который превращается в бури. Может быть, перед одной из таких бурь мы и живем с тобой.

– А император правит государственным кораблем?

– Правит, но сам закрывает порой глаза, потому что бремя власти ему не по силам. Хотя он считает себя превыше всех.

– Императору полагается считать себя полубогом, – оскалабился Скрибоний.

Я уже не впервые с удивлением слушал подобные речи. Разве стены не имеют ушей?

– Совершенно верно, – согласился Вергилиан. – Он рассуждает, что если тот, кто пасет овец, не является овцой, а принадлежит к высшей породе существ, точно так же и поставленный пасти человеческое стадо не может быть подобным другим смертным. Так он сказал однажды Маммее.

– Маммее? Он по-прежнему занимается философией?

– Даже с большим увлечением, чем раньше.

– Ты был и в Александрии? Там все комментируют Платона?

– Аммоний учит в Александрии о бессмертной душе.

– Да, теперь всем до крайности понадобилось бессмертие. Впрочем, это понятно… Неудовлетворенность жизнью. Вот откуда эти помыслы о воздаянии… А стихи в Александрии пишут?

– Однако нет новых Каллимахов.

– Здесь тоже не видно Вергилиев и Марциалов.

При одном упоминании имени беспутного поэта, своего любимца, Скрибоний просиял.

В это время в каморку явился тот, кого звали Исидором. Это был, очевидно, служитель при гостинице, долговязый юноша в крайне короткой тунике, что не придавало ему красоты. В руках он держал кувшин вина.