В дни Каракаллы

– Наверное, отпил дорогой? – забеспокоился Скрибоний.

Большеротый слуга стал клясться, что не выпил ни капли. Сатирический поэт с недоверием заглянул в кувшин.

– А кубки?

– Сейчас принесу, – ответил Исидор с глупым видом.

Вергилиан смотрел на друга, на его бедность с нежностью. Как я уже знал, их связывала многолетняя дружба. Скрибоний был одинок, писал стихи на заказ, но любил все прекрасное, и его ухо безошибочно определяло неправильности в стихосложении. Он иногда бранил Вергилиана за щедрость, с какой поэт рассыпал розы в своих элегиях. Но разве сам Вергилиан не понимал, что розы выглядели в его стихах несколько старомодно?

Скрибоний горько покачал головой:

– Теперь нужны не поэты, а сочинения, в которых рассказываются занятные вещи о блудливых служанках из сирийской таверны. Рим стал скучным городом, наполненным сплетнями.

Вергилиан рассмеялся:

– Что ты говоришь! Столько новых портиков построили за эти три года!

– А к чему все это? Соберут кирпичи от разрушенных зданий и строят одно новое, хотя и более роскошное. Еще тысяча колонн… Мало красоты в этом удручающем однообразии.

Вергилиан задумчиво произнес:

– Да. Вот мой юный друг прибыл к нам из Том – он рассказывает, что люди живут в Сарматии, довольствуясь малым. Может быть, и нам надо бросить все и удалиться под сень варварских дубов?

Скрибоний желчно скривил губы и потер то место, где давала себя знать больная печень.

– Под сень варварских дубов?.. Но ведь тебе и там будет скучно.

Они оба сидели на ложе, а я по-прежнему стоял, прислонившись к косяку двери. Рядом на стене был нацарапан непристойный рисунок, и кто-то написал углем: «Луций – вор».

– Расскажи, что происходит в Риме, – попросил Вергилиан. – Что делает старик Порфирион?

– По-прежнему сочиняет бесконечные комментарии.

– А Геродиан?

– Пишет историю Рима.

– Этот кому подражает? Тациту?

– Скорее Светонию. Многие другие изливают моря чернил. Но ни одной свежей метафоры! Один поэт поучает в стихах, как надо врачевать болезни. Разве для этого боги открыли нам гармонию? А они прячут руки в складках тоги и пересчитывают на пальцах количество слогов. Пишут о богах, потому что у нас еще спрос на благочестие. О воздержании, хотя норовят бесплатно покушать у патрона… Оппиан умер.

– Я видел его гробницу в Анасарбе.

– Даже в Анасарбе побывал наш неутомимый путешественник!

– Слушай! Я прочту тебе надпись на его могиле.

Скрибоний приставил ладонь к уху.

Вергилиан стал читать, торжественно подняв правую руку:

Я тот, кто был Оппиан. Бессмертную славустяжал я, но парки ревнивы, жестокий Плутонпохитил в самом расцвете стремленийглашатая муз…

– Это ты сочинил?

– Ты угадал. Мне пришлось видеть его однажды. Помнишь, мы встретились тогда с тобой впервые на приеме Юлии Домны?

– Прекрасно помню.

– Я решил, что украшу скромную гробницу Оппиана мраморной доской. Какой это был красивый юноша! И вот от него ничего не осталось, кроме горсти праха. Думал ли он, читая стихи перед августой, что в Анасарбе уже поджидает его чума?..

– О ловле птиц он писал довольно остроумно, – снисходительно похвалил Скрибоний. – Откуда у него, такого молодого, были эта точность глаза и чувство природы?

– Гробница его из грубого камня, под кипарисами, – рассказывал Вергилиан. – Так и подобает лежать любимцу муз. Там охотно показывают проезжающим могилу поэта, но никто и в руках не держал поэму об охоте… Впрочем, ты обещал найти свои стихи, Скрибоний.

Стихотворец порылся на столе в кусках папируса и протянул Вергилиану навощенную табличку. Тот прочел вслух:

Торгаш поставляет негодное масло,погас наш светильник…Как в Скифии, хладом повеяло в термах…

– А дальше?

– Это все.

– «Погас наш светильник…» – повторил Вергилиан.

– Лучше прочти что-нибудь свое, – попросил Скрибоний. – Как это?.. Позволь…

Когда нас обманет все, что мы блаженством считалив любимой, бессмертье ее, а прахом лишь оказалось…

В это время на лестнице послышался смех, потом шум ссоры. Можно было догадаться, что смеется молодая женщина. Но хриплый мужской голос произнес обычные в гостинице слова:

– Мы все заплатим тебе завтра сполна, акула!

Вергилиан приоткрыл дверь. По ступенькам лестницы спускались какие-то люди в сопровождении Симона. Спор хозяина с постояльцами постепенно затихал.

– Что это за грубияны? – спросил Вергилиан.

– В гостинице остановились бродячие комедианты.

Мы стали пить вино из принесенных Исидором оловянных кубков. Вергилиан морщился. Скрибоний состроил ужасную гримасу.

– Вот уже третий день у меня расстроен желудок.

Мне показалось, что после разговоров о стихах раздалось свиное хрюканье.

– Филострат в Риме? – спросил Вергилиан.

– В Риме.

– Приходилось тебе видеть Минуция Феликса?

– Однажды встретил его в книжной лавке Прокопия. Но поговорить с ним не удалось.

Филострат был моим старым знакомцем, а о Феликсе я слышал от Вергилиана, что этот оратор, выступающий в судах, по своим убеждениям христианин, хотя и предпочитает скрывать свои христианские настроения.

IV

Само собой разумеется, что в Риме мы поселились в доме сенатора, недалеко от садов Мецената. Мне отвели место в опочивальне какого-то древнего старца, бывшего педагога, доживавшего свои дни на покое. Впрочем, спальня Вергилиана немногим отличалась от нашей, и в ней тоже ничего не было, кроме узкого ложа, небольшого мраморного стола с бронзовым светильником в виде корабля и ларя для свитков.

Старец будил меня на заре, требуя новых рассказов о путешествии. День в Риме вообще начинался весьма рано – криками продавцов хлеба и пастухов, доставляющих на ослах сыр и молоко с соседних гор. Потом где-то поблизости начинали греметь кузнечные молоты, и одновременно раздавался шум в соседней школе, подобный гудению пчел в улье. Но вскоре его заглушал рев толпы, собравшейся поблизости по поводу какого-нибудь скандала.

С утра до позднего вечера я бродил по Риму с Вергилианом или в одиночестве, если мой покровитель был занят своими делами. После нашего скромного города и даже по сравнению с Антиохией все казалось мне здесь грандиозным. Я поднимался на Капитолий, смотрел, как пылает неугасимый огонь в круглом храме Весты, гулял в прекрасных садах, полных редких статуй, а в термах Антонина или под портиком Европы встречал тысячи праздных мужчин и благоухающих духами женщин. С утра до вечера там слышался беспрестанный шорох сандалий.