В духе Агаты Кристи

А потом думаю: да ведь тут и изобретать нечего. Во всем мире существуют дистанционные переключатели. Чтобы именно так, не поднимаясь со стула, командовать телепередачами. Мне, правда, не приходилось эти переключатели в натуре наблюдать, какие они, у нас-то их пока что нет. А, может, уже есть, подумал я, чем черт не шутит. Ведь когда-то должно быть начало. Надо бы сходить в радиомагазин и разведать.

3.

Это был вечер, и поэтому я тогда никуда не пошел. А на следующий день отправился в такой специализированный магазин, благо он от нашего дома за два квартала и называется «Волны эфира».

Ну, названьице! Кто их только придумывает? И, наверное, деньги за это получает, не бесплатно же. Волны эфира, а? Коли так, то надо бы построить торговый центр, этакий ансамбль из магазинов. И чтобы молочный магазин там назывался «Реки кефира», а кондитерский — «Кучи зефира»…

Стоп! Снова меня заносит.

Беру свои рассуждения за жабры.

Народу в этих «Волнах» почему-то совсем не было. Хотя понятно, почему: в свободной продаже телевизоров практически не бывает, так чего ради сюда ходить? В зале тем не менее высилась пирамида из телевизоров разных марок. Это были — смешно сказать — рекламные телевизоры, на них висели тоскливые таблички «Не продается». Их, я сосчитал, было тринадцать, и все тринадцать работали. Перед ними торчали два пацанчика и смотрели одновременно на тринадцать экранов. На экранах плясала красивая белозубая кубинка.

«Ча-ча-ча!» — задорно покрикивала кубинка. На девяти экранах она была расцвечена, как праздничный салют — красная, зеленая, желтая… На остальных — черно-белая.

На каждого пацанчика приходилось шесть с половиной экранов. Это в наш век дефицита было чересчур роскошно, я подошел и встал рядом. Теперь на каждого пришлось четыре с третью экрана и четыре с третью белозубых кубинки.

Поглазев, я подошел к голубому пластиковому прилавку, за которым маялась без работы молодая продавщица в сером фирменном халатике с большой эмалированной брошкой-монограммой в виде букв «В. Э.».

— Что, племянничек, желаешь? — спросила продавщица. — Дистанционный переключатель?

Я оторопел:

— А… откуда вам…

— Не первый день работаю, — улыбнулась девушка. — Тебе ДПБ?

— Что это — ДПБ? — смущаясь, спросил я.

— Ну, ДПБ — бесконтактный значит. Дистанционный бесконтактный, ясно?

— Нет, — признался я. — Как это — бесконтактный?

— Да ты и правда тугодум, — засмеялась продавщица и встряхнула гривой платиновых волос. — Вот, смотри. Кстати, последний остался, повезло тебе. Видишь, ни провода, ни штекера, ничего нет. Бери его в руку, как пистолет, и дулом направляй на экран. А большим пальцем нажимай на кнопку. Четыре кнопки, и над каждой цифрочка, видишь: ноль, один, два, три. Усек? На какую кнопку надавишь — такая программа и будет. Демонстрирую! Нацеливаю на крайний телевизор. Раз!

Кубинку на крайнем телевизоре как ветром сдуло, появился жирный в очках дядька и забубнил что-то об открытых разработках угольных бассейнов. О том, как производительность труда резко повышается, а себестоимость угля резко снижается как раз из-за того, что разработки — открытые.

— Два! — скомандовала девушка.

На смену дядьке появился нелепый мульт-утенок, который с деловитым кряканьем вылезал из озера. На берегу, за кустом, нетерпеливо елозила лисица. Пацанчики переметнулись к утенку.

— И выключить можно?

— Ну! Для того и нолик на шкале.

Она нажала нулевую кнопку. Лиса с утенком сжались в световое пятнышко и исчезли: экран потух. Пацанчики снова уставились на кубинку.

Я стоял, немного обалдевший, раздавленный техническим прогрессом. Сколько же такое чудо может стоить?

Точно угадав мои мысли, девушка сказала:

— Ну, берешь? Два восемьдесят пять в кассу. Последний, учти.

Два восемьдесят пять у меня имелись, и я стал владельцем сказочного прибора. Он и выглядел-то сказочно, напоминая собой застывшую медузу. Его корпус был сделан из какого-то полупрозрачного материала. Под корпусом перемещались узкие тени, мерцали зеленоватые лучи. Только направляющий ствол и кнопки были изготовлены из золотистого металла, бронзы, что ли.

— Работать не будет или еще что, — пристально глядя на меня черными раскрашенными глазищами, сказала продавщица, — неси прямо ко мне, ни к кому другому, договорились? Если меня на месте не будет, спросишь Жанну, меня зовут Жанна. Хорошо?

Позади прилавка открылась узкая дверца и из нее высунулся угрюмый и лысый человек с модными печальными усами, как у Тараса Бульбы. Человек был очень старый, лет, наверное, за сорок. На его груди тоже сверкали буквы «В. Э.».

— Жанна, — сказал он. — Накладные на радиозверей проверь. Быстренько.

— У меня же покупатели, Иннокентий Иваныч, — возразила Жанна, снова тряхнув копной пушистых волос.

— Я побуду, — буркнул Тарас Бульба, — иди.

Напоследок, перед тем, как скрыться за узкой дверцей, Жанна обратилась ко мне:

— Осторожней, Саша, с прибором! Аппарат чуткий, высшая электроника.

Я кивнул. Тарас Бульба, набычась, посмотрел на меня.

— Ну так что? — спросил он.

Я пожал плечами:

— Ничего. Купил вот.

— Ну, купил — и ладушки. С комсомольским приветом.

Я вышел из магазина, размышляя об именах. Во-первых, Иннокентий — какое же редкое имя! Я знал только одного человека с этим именем, актера Смоктуновского, и вот теперь этот. Директор, наверное, «Волн». Строгий. А имя — что ж! До революции оно, видно, было л ходу. Но тут я сообразил, что при чем тут до революции! Ведь если директору даже сорок пять, все равно он родился после революции.

А вот Жанна — тоже имя у нас редкое, потому что французское. Тут удивительно было то, что в нашем классе тоже была Жанна. Гиталова. Та самая, которая засадила меня за эту летопись. Вообще я считал, что наделять детей иностранными именами — признак недальнего ума. Все эти Эрики и Эдики хороши за границей, у нас они ни к чему. Кроме Жанны. Я говорю о Гиталовой. Имя ей удивительно шло. Она выглядела типичной парижанкой — тонкая, гибкая, с удлиненным разрезом глаз и веселой челкой, болтающейся на лбу. (Насчет удлиненного разреза сказал наш учитель по рисованию, я сам бы до такого определения не додумался.) А характер у ней гордый, независимый. Впрочем, я об этом уже говорил. И представить ее Машей, Таней или Людмилой я не мог. Только Жанна…

Я рад, что родители не назвали меня ни Эдиком, ни Иннокентием. Александр, Саша — нормально, без никаких претензий.

Тут вдруг я остановился, вспомнив последние слова Жанны-продавщицы: «Осторожней, Саша, с прибором!»…

Откуда она узнала мое имя? Ей-богу, я видел ее первый раз! А как она сказала: «Да ты и правда тугодум». Только папа дразнит меня тугодумом… И потом — какие-то радиозвери… Накладные на радиозверей. Собачья хреновина…

4.

Мне страсть как хотелось опробовать свое приобретение, а только мама была на страже. Я вертелся на стуле, для вида обложившись книгами и тетрадями, а сам следил за ней. Вот — на кухню ушла, это хорошо. Внимание, приготовимся! Если займется глажкой — это надолго, тут есть шанс тихонько включить телевизор. Мне звук ведь и не надо, мне только дистанционное переключение проверить.

И вот, когда терпение мое иссякало, мама выглянула из коридора.

— Санек, я в магазин. Я скоро. Занимайся, пожалуйста, — сказала она, с усилием подтаскивая кверху ушко молнии на замшевом сапоге.