В дурном обществе

Я следила, как его ноги постепенно поднимаются по ступенькам. Потом я тоже поднялась наверх навестить Дафну.

— Мне просто хотелось с кем-то поговорить, — объяснила я.

Дафна вгляделась в мое лицо и сказала:

— Дорогая моя, вы пережили сильное потрясение. Вам нужен глоточек бренди.

До этой минуты я и не понимала, что мое лицо выдает мое состояние. К бренди я отнеслась благосклонно, хотя обычно не пью. Я бессвязно попросила прощения за то, что побеспокоила ее. Большая, старомодная пишущая машинка, за которой надо сидеть выпрямив спину, как собака, которая «служит», по-прежнему стояла на столе, а сбоку от нее лежала стоика, как мне показалось, свежеотпечатанных листов.

Дафна пылко покачала головой:

— Не извиняйтесь, пожалуйста! Что случилось?

Я не могла рассказать ей всего, поэтому ограничилась следующим:

— Умер один мой знакомый старик. Его звали Алби Смит. Он был просто старым бродягой, но раньше, много лет назад, выступал в варьете с дрессированными пуделями. Он… — Я помолчала. — Какой-то любитель бега трусцой увидел его в канале и вызвал полицию.

— Ах ты, господи! — Дафна наклонилась вперед, положив ладони на костлявые колени. Сегодня на ней были другие домашние носки, связанные вручную.

— Помню, много лет назад, — сказала она, — я видела дрессированных собачек… кажется, они выступали в Королевском театре в Портсмуте. Они показались мне очень умными. Одна из них возила другую в колясочке.

— Может быть, вы видели именно Алби, — сказала я.

Но имени дрессировщика Дафна, конечно, не помнила, да и вообще Алби, скорее всего, выступал под псевдонимом.

— Почему он свалился в канал? — спросила Дафна.

— Полицейские считают, что он был пьян. То есть он, наверное, и был пьян.

Как он напился — вопрос другой, и Дафны он не касался.

Зато касался меня. Я должна была убедиться, что Алби проведет предыдущую ночь в безопасном месте. По крайней мере, я могла бы пойти вместе с ним к Джонти, а потом проводить обоих стариков в надежное убежище, где они могли бы вдали от посторонних глаз напиться до бесчувствия.

— О чем вы сейчас думаете? — спросила Дафна.

— Вчера ночью я видела его. Предлагала отвести его в приют, но он и слышать не желал…

— Там могло не оказаться свободного места, — заметила Дафна. — И если он сам не желал идти, вы не могли его заставить.

Я очень обрадовалась, услышав слова утешения.

— Как по-вашему, — спросила я, — у пуделей есть душа?

Задавая такой вопрос кому угодно, кроме Дафны, я бы чувствовала себя полной дурой. Моя же хозяйка и глазом не моргнула. Немного подумала и ответила:

— Не знаю. Да и никто не знает, правда?

— Сержант Парри, который приходил сообщить мне о смерти Алби, сказал: где бы Алби сейчас ни находился, ему там лучше, чем здесь.

— Ах, — вздохнула Дафна, — мы и этого не знаем. То, что он был бродягой, еще не значит, что он предпочел бы быть именно там, а не здесь — где бы это «там» ни находилось. С другой стороны, нет никаких оснований полагать, что сейчас ему плохо. Почему ему должно быть плохо? Лично я верю в переселение душ. Если я права, у Алби есть надежда начать все сначала. С другой стороны, если есть загробная жизнь, мне кажется логичным, что в загробной жизни все устроено гораздо лучше, чем здесь, у нас. Возможно, здесь ему и не было места, но там — на небесах или где-то еще — непременно должно найтись. По-моему, загробная жизнь такая, какой мы себе ее представляем. В случае вашего знакомого нечто вроде всегда открытой теплой ночлежки с неограниченным количеством коек.

— Надеюсь, там его не заставляют принимать ванну, — вздохнула я.

— Грязное тело не обязательно означает нечистую душу! — Дафна негромко кашлянула. — Я вовсе не претендую на авторство афоризма. Этому меня научили в воскресной школе сто лет назад. Помню, мы пели: «Ваши души будут чище штукатурки на стене!» Впрочем, не уверена, что правильно запомнила слова. Но мы так пели.

— Мне хочется думать, — сказала я, — что у всех нас есть душа, и у животных тоже. Где бы Алби сейчас ни находился, надеюсь, что Чау-Чау, Мими и Фифи тоже с ним, что они снова вместе.

— Почему бы и нет? — согласилась Дафна. — Если мы не можем быть в чем-то уверены, это еще не значит, что она не существует. Просто у нас нет доказательств.

«В точку!» — подумала я. Я не знала точно, что случилось с Алби, но это не значило, что мои подозрения неверны. Мне нужны были только доказательства. Парри ошибался, в корне ошибался, считая, что я так легко сдамся. Неужели он думает, что я отступлюсь только потому, что он велел мне не путаться у них под ногами? Да ни за что на свете! Может, он думает, что я испугаюсь Мерва и его дружка? Ни в коем случае, даже наоборот. Теперь у меня с Мервом свои счеты.

Я поблагодарила Дафну за то, что она выслушала меня, и за бренди, и сказала, что мне уже лучше.

— Приходите, когда захотите, — ответила она и, когда я уже уходила, нерешительно спросила: — Фран, вы ведь не сделаете ничего опрометчивого?

Она понимала меня гораздо лучше, чем мне казалось. Ее слова дали мне пищу для раздумий.

Я пошла к каналу. Мне необходимо было туда пойти.

Труп Алби, конечно, давно увезли. О нем напоминал лишь обрывок сине-белой ленты, которой огородили участок бечевника — «место происшествия». И обрывок-то крошечный…

Грязь и поросль клочковатой травы сбоку от бетонной дорожки усыпали сигаретные окурки и конфетные обертки. Все кругом было в следах полицейских ботинок. Когда я пришла на канал, там никого не было — ни стражей порядка, ни обычных тамошних обитателей, надо сказать, довольно зловещих. Я обрадовалась одиночеству, потому что собиралась совершить небольшую церемонию и не хотела делать это при свидетелях. Я аккуратно положила на влажную примятую траву принесенный с собой букет гвоздик. Конечно, я понимала: скорее всего, следующий же человек, пришедший сюда после меня, украдет мое подношение, но мне хотелось поступить правильно и как полагается отметить место кончины Алби, пусть всего на несколько минут. Я отошла, как делают официальные лица, возложив венки у Сенотафа [6] , и немного постояла, склонив голову и прочитав про себя короткую молитву за Алби.

6

Сенотаф — обелиск в Лондоне, где ежегодно проходит официальная церемония возложения венков в память погибших во время двух мировых войн.

Когда я завершила мой краткий акт поминовения, мне показалось, что я все же не одна. Быстро вскинула голову, думая, что кто-то следит за мной сверху, с крутого берега, или неслышно подошел по дорожке, или даже стоит на палубе одного из плавучих домов, пришвартованных неподалеку.

Но нет, поблизости никого не оказалось. По поверхности воды плавал всякий мусор: от макулатуры до использованных презервативов. Вода плескалась в борта барж; они покачивались и скрипели. Но я ощущала покалывание между лопатками, как бывает, когда кто-то за тобой следит. Может, призрак Алби? Но призрак Алби наверняка хорошо ко мне относится, а я, стоя на берегу, вдруг почувствовала тревогу. Внутренний голос подсказывал, что где-то рядом затаился враг.

Ощущение пропало, когда послышался стрекот и в конце дорожки в мою сторону покатил велосипедист. На нем были защитный шлем, большие очки, шорты-велосипедки и фуфайка. Чтобы пропустить его, мне пришлось вскарабкаться на откос, едва не наступив на цветы. Невежда проехал мимо, даже не кивнув в знак благодарности, даже не замедлив скорости. И все же я обрадовалась, увидев его, потому что мне приятно было сознавать, что рядом есть хотя бы одно живое существо.

Вопреки мнению Парри, мне казалось, что даже ранним утром на канале наверняка кто-то был. Здесь свой особый мир; правда, его обитатели предпочитают темноту и уединение. Но если здесь кто-то и был и что-то видел, то держит язык за зубами. Все как говорил Алби. Те, кто передвигается по улицам ночью, многое видят и слышат, но почти ничего об этом не рассказывают. Таков один из законов здешнего выживания.