В этом мире, в этом городе…

* * *

Ах, молодость! – не сдуру ли? – полезна стену, на скалу береговую,без снаряженья, без страховки, безверёвок, крючьев… Понял, чем рискую, —когда до верха – метра три, а вниз —и глянуть страшно – берег, осыпь, камни…и под ногами – узенький карниз,а вверх – крошится сланец под руками…Завис, завис, дурак, над Ангарой!На том карнизе – стой, зови подмогу…Вжимаюсь в стенку: «Что же ты, герой?Допрыгался? Куда поставишь ногу?»Но ищут пальцы и глаза – возможный путь,шиш – кварцевый с кулак – надёжен вроде,и трещина – расширь её чуть-чуть —опорой станет, и сосновый кореньповыше – в трещине – поможет одолетьи уцелеть, и выбраться…Спасенье —в одном рывке.А дальше – можно петьи любоваться Ангарой осенней!Рывок, и – выдержали кварц и корешок —я наверху, в траве лицом горячим…Не торжествую – был от смерти на вершок.Мне повезло… Случайно, не иначе…Сочувственно насмешлив лик Удачи…Тяжёл и тёмен глаз её укор.Я – знаю, чую на себе его с тех пор.

«Поэт в столице больше, чем поэт…»

Евгению Евтушенко

* * *

Поэт в столице больше, чем поэт.Поэт в провинции – талантлив или нет —он что-то вроде местного придурка,не выше пешки шахматной фигурка.И сколько к небу взор не возноси —так было, есть и будет на Руси.Но – живы, свищут в роще соловьи:«Пой, не скрывайся, милый, не таи!»

«Невидимы, под козырьком крыльца…»

* * *

Невидимы, под козырьком крыльца,сидим мы за полночь, от родины отца,от Костромы, в недальнем далеке,он чуть поодаль – на одной доскекрылечка нашего сидит…Нам хорошо.Мы чувствуем: меж нами – тьма и сырость,меж нами время навсегда остановилось,и нет его, как будто, да и чтомы называли временем когда-то?Лишь воздух, холодящий поры щёк,и звёздной бездны яма…Маловатомы говорили с ним…А он мне далтак много – мне вовек не отдариться.Я многого не понял, не узнал,и чувствую себя теперь тупицей,бездельником, плохим учеником…Он смотрит – сбоку, вопрошающе, сурово,а у меня застряло в горле слово,и по щеке слеза бежит тайком…– Прости, отец! За всё меня прости!– Чего уж там… Всё позади. Сиди…

«Почти две тысячи моих стихотворений…»

* * *

Почти две тысячи моих стихотворений —итог скорее грустный, чем весёлый.Почти две тысячи ударов головой,несчётное число ударов сердца —о стены каменные и стальные двери,о стены, разделяющие нас:– Услышьте, спорьте или – улыбнитесь!Я не для вечности – для вас дышал, творил.

«Не старость, нет…»

* * *

Не старость, нет.А всё же первый снегсверкает, чист, стеклянно-сух, бесстрастен.Ещё вчера его слепой набег,его круженье я назвал бы счастьем.А ныне я стою, задумчив, тих,смотрю на снег – подарок рваной тучи…Я старше стал. На этот снег. На стих —вчерашний, холодно-наивный и блескучий.

«И – мимо, мимо весны…»

* * *

И – мимо, мимо весны,мимо лета, мимо осени, мимосамих себя и мимо своей эпохи…В Курземе, не добежав до моря,валуны навсегда увязли.Кажется – только мимо Землине удалось никому промчаться.Велта КалтыняТо ли юность окликнула,то ли опыт труда и лишений,бесконечных обманов,с которыми каждый знаком,но похож я сегодня на камень,валун обомшелый,в чистом поле лежащий,заброшенный к нам ледником.Под развесистой клюквойчужих философских суждений,я лежу под покровом мечтаний,метаний слепых,в переливах тональностейвешнего света и тени,в отраженьях на плёночке волжской,и где-то в пространствах иных.Светит солнце, и суша опять разрастается,травы сорные сыплют на раны свои семена.Вьюга к вальсу зовёт,кувыркается, чуть издевается:– Что один-то? Ведь полночьглуха и, как прежде, – темна…Голубые и синие, рыжие мамонты вымерли.Не приходят бока почесать об меня уже тысячи лет.Бородатый геолог один меня знает по имени,да ещё прозорливая Велта,хороший латышский поэт…Это время распада, разлада,оборванных связей,нищеты и разбоя,и поиска новых путей,перекройки миров,столкновений Европы и Азий,под припляс хороводныйязычески-тёмных страстей.Я под небом лежу, постигая вселенскую Тайну.Тайну Света и Тьмыв паутине межзвёздных лучей.Притяжение душ в этом миресовсем не случайнои подвластно Любвии Природе, всеобщей, ничьей…

«Я – клоун зеленомордый…»

* * *

Я – клоун зеленомордый,пастой зубной раскрашенный,я улыбаюсь грустно,в руке – апельсин всегдашний —как солнышко всем сияет,весь мир собой освещает!Я не ем апельсинов.Я раздаю их детям:– Живите честно, красиво,как следует жить на свете.Не так, как мы умудрились —веселей, бесшабашней!Сияйте, не торопитесьи помните: жить – не страшно!

Андрей Битов переводы сур Корана

О человек! (Сура 36)

Ужель не хочет человекПонять, что он из капли создан,С Творцом торгуясь весь свой век,Забыв, чьи есть вода и воздух?Он предлагает притчи нам,Как будто послан мимо цели, —Кто может жизнь сухим костямВернуть, когда они истлели?Создатель Неба! Ты одинИсполнен необъятным знаньем.Ты – моей воле Господин,И Ты – узда моим желаньям.Иначе – только взблеск и вскрик —И помыслы мои иссякли…Всё это длилось сущий миг,И бритва воплотилась в капле.

Отсрочка (Сура 77)

Нас шлют вдогонку друг за другом,И мы летим во все концы,Оповещая круг за кругомВесну конца. Конца гонцы,Мы чертим грани различеньяДобра и зла между собой,Предупрежденья иль прощеньяНе возвестив своей трубой.Но что обещано, то будет…Но не сегодня, не сейчас.И грешник всё ещё подсуденЛишь в смерти. Как один из вас.А то, когда погаснут звёздыИ распадётся небосвод,Вам не страшней шипов у розы,Что преподносит вам Господь.

Ашшар (Сура 94)

Не мы ль раскрыли грудь тебе?И залили души пожар?Не уступи свой мир борьбе!Аллаху Слава! и – ашшар!Не мы ль возвысили ту честь,К которой частью ты приставлен?Сумей же дни свои прочесть,Пролистывая страницы Славы…Как вдох и выдох, мир живёт:Наступит время сбросить ношу,И облегчение придётИ тяготы твои раскрошит.Да, облегчение придёт!Тащи же ту же тяжесть в гору.За высью – высь, за годом – год…Но связи нет меж них, ни спору.Трудись! пока спекутся жилыВ броню от неустанных битв…Отдай свой долг – верни все силы:Труд – продолжение молитв.

Аззальзаля (Сура 99)

Когда в конвульсиях ЗемляИзвергнет бремяИ будет повернуть нельзяВспять время,То будет явленная речьЗемли и Неба,И в ней дано будет испечьПодобье хлеба…Разделится, толпа с толпой,Людская лава,Как разлучает нас с тобойЗдесь – слава.Добра горчичное зерноИ зла пылинкуВ одном глазу и заодноУзришь в обнимку.С терновым лавровый венецВ одной посуде…И сварят из тебя супец,А не рассудят.В тот день, когда вскипит Земля…Аззальзаля!

Перевод Андрея Битова

Лоренс Блинов

Ночной тополь поэма

«Кто мог знать, волнуется онили нет… сложная глубокая душа»И. Бунин «О Чехове»

1

…то умолкал он, слегка покачиваясь,А то порой пламя какое-тос ног до головывнезапно окутывало егосумеречно-белесоватой рябью,и весь он словно светился изнутриневысказанными своими тайнами,и степь,степь неогляднаявсякий раз оживалаи шелестела едва слышнов каждом его затаённом вздохе.Тихо и осторожно,стараясь не спугнуть ни один блик,входил я в этот воздух,в эти серовато-замшелые сети,это трепетанье,надеясь уловить, высмотреть, понять:как же это он слагаетсвою прозрачную прозу —нет, лучше сказать —свои пронизанные серебристым мерцанием,и струящиеся в глубину корнейстихи.Я недоумевал:откуда в нём,таком, с виду стройном,элегантном даже,так много первобытных лишайников,мха дремучего…Откуда в нём эта паутина,это серое висенье умаявшейся летучей мыши!И ведь он будто бы понимает эти муки,эту влажную вселенскую дрожьзатаившегося кокона,а самое главное – тогда,когда ветер! —и как только ему удаётсятак преобразиться:стать обыденными похожим неожиданнона всех,на всё окружающее,и в этой пьесе своейон так же буйствует,так же ораторствуетв сумеречном своём запале,и он столь же по-актёрски деятелени неприметен, как все.Но – крылья!Крылья у него, кажется, и тогдабудто вдвое больше, чем у всех прочих —тех, кто подобно ему, всё же силится взлететь,но, увлекаемый незримым ужасоммгновенного небытия,оказывается театрально изувеченной,трафаретно изувеченной чайкой,неестественным и отвратительно красивым узоромраспластанной на мокром пескедекоративного побережья.Но когда он начинает бытьуж совсем ни на кого не похожим,и пробуждается изнутрилёгкое полыхание и лепет —это тогда,когда ветра-то как раз и нет!И луны нет.(Но что-то всё-таки серебрити как-то слегка зажигает его седину.)Тогда до меня долетает вдругэтот тихий прохладный шёпот,и я начинаю понимать:«нет, это не пустяк —листвы безлунной трепетанье,и это трепетное таяньетончайших бликов и…»Но вот я,стараясь быть ещё более неприметным,чем его безлунная тень,приблизилсяк раскрытым страницам его повести,и будто бы совсем случайновзглянул туда,куда он был устремлёнвсей своей непреднамеренной листвой.