В футбольном зазеркалье

Врач теперь просыпался раньше всех на базе и вместе с дежурным обходил комнаты. Затем подробный разговор с поваром, контрольный осмотр двух-трех игроков, доклад тренеру о состоянии команды. На тренировках он присутствовал незаметно, сидел, посасывая карандашик, и вдруг принимался что-то строчить в блокнот. Нынешние внушительные рекорды в различных видах спорта, доказывал он, достигнуты мобилизацией всего лишь половины сил спортсменов. Выходит, остальная половина дремлет где-то в недрах человека и еще ждет своего часа. Как ее добыть, как заставить включиться в работу? Дворкин уверял, что это под силу только самой серьезной науке. Причем, время требует, чтобы наука вошла в спорт не робкой гостьей, а хозяйкой.

После отбоя Дворкин еще долго сидел у себя в кабинете над какими-то схемами и расчетами. Результаты всевозможных медицинских анализов раскрывали перед ним скрытый механизм каждого игрока, а следовательно, и команды в целом, и его заботой было к началу нового дня перевести физиологические симптомы на вполне обыкновенный язык. Скачков сам однажды слышал, как врач жаловался администратору команды Смольскому, своему постоянному собеседнику, что его беспокоят не только нагрузки, сон и питание игроков (все это разумеется само собой), но даже процессы, происходящие у футболиста в двенадцатиперстной кишке, и предсказывал, что в скором времени наука дойдет и до этого, – организм спортсмена должен просматриваться специалистами, как стеклянный.

По рекомендации врача Иван Степанович стал дифференцированно распределять нагрузки на игроков. Таким, как Скачков, Батищев, Стороженко, мясистым, толстоногим, по-прежнему доставались упражнения на силу, выгоняющие пот, – чтобы разогреть, заставить полностью влезать в полезную работу всю массу мускулатуры. («Нажми, нажми, не жалей сока!» – весело покрикивал на них Арефьич). Между тем Скачков не помнил, чтобы когда-нибудь особенно напирал на атлетическую подготовку. Такие, как он, как те же Батищев и Стороженко выросли в семьях, где еда подавалась на стол большими кусками, дети в таких семьях с ранних лет растут в труде, и это дает им запас сил на всю жизнь. Напротив, Кудрин, Нестеров, Серебряков, игроки нервного, взрывного типа, нуждались не в количестве, а в качестве нагрузок, и с ними Иван Степанович, таская в оттопыренном кармане свернутую трубочкой тетрадку, все чаще занимался сам, отдельно. Правда, им тоже приходилось умываться потом, и все же Владик Серебряков, переводя дух, оттягивая майку, встряхивал ногами и с удовлетворением замечал: «По науке, все как в аптеке». К Серебрякову тренер присматривался на южном сборе и с первых же игр сезона стал выставлять его в основной состав. Игра у Владика раз на раз не приходилась, но Иван Степанович терпеливо закрывал глаза на недостатки молодого футболиста, зная, что игроку талантливому приходится порой труднее, чем просто способному: способный легче приспосабливается, таланту же надо обязательно раскрыться.

После тренировки в душевой Виктор Кудрин, натирая широченную спину Батищева, орудовал мочалкой, как скребницей, и звучно шлепал приятеля по увесистым бокам: «Эк, накопил. До тебя, Сем, никакой науке не дойти… Тпру, балуй, черт!» – кричал он и выскакивал из кабины, когда Батищев, потеряв терпение, пытался взять его в охапку.

У футбольных ворот Арефьич занимался с Соломиным. Он подозвал Мухина и дал ему задание врываться с края поля в штрафную.

– Саша, – покрикивал тренер, – выйди быстро на него, не жди! Да не в игрока, не в игрока… Где твой подкат?

Потом он поставил Владика Серебрякова перед створом ворот.

– А ну-ка, Муха, понавешивай, только поточнее… Саша, крой Серебрякова! В прыжке, повыше. Рассчитай, рассчитай! Не дай ему головой сыграть…

– Да он все равно перепрыгивает! – признался запаренный Соломин, утираясь.

– Перепрыгивает… А ты сообрази, – настаивал Арефьич. – Смотри: прыгни чуть раньше его и грудь подай вперед. Вот так. Высунься чуть-чуть. Он, понимаешь, прыгнет тоже и подтолкнет тебя вверх. Пусть на сантиметр какой-то, понимаешь, а – все же… Понял? Давайте повторим.

В других воротах тренировался Маркин, в старом выгоревшем свитере, в кедах. Голые ноги вратаря перехвачены широкими наколенниками.

– Геш, – позвал Маркин и подтянул перчатки, – постучи-ка низом. Что-то как ни сунусь – мимо.

Скачков погнал мяч на одиннадцатиметровую отметку.

– Жирок завязал, Леха. Ложишься мягко.

– Маленько есть, – согласился Маркин и похлопал себя по животу. – Теща вчера пельмени затеяла. Наелся, аж моргать больно.

Семья Алексея Маркина вызывала всеобщую зависть ребят. Футбол там был предметом домашнего поклонения; у тестя и тещи из года в год постоянные абонементы на стадион. Когда команда возвращалась из поездок, в аэропорту Маркина встречал весь семейный дружный клан. Иногда Алексею выпадало играть за дубль, тогда после матча, не появляясь дома, он снова уезжал на базу. В таких случаях шофер Николай Иванович специально давал небольшой крюк, чтобы проехать мимо маркинского дома. «Леха, стоят», – окликал кто-нибудь вратаря. В окне или на балконе четвертого этажа дежурили все пятеро. Завидев большой красный автобус, тесть и теща поднимали детишек, жена махала рукой. Свет в автобусе бывал потушен, и Скачков сомневался, чтобы сверху, с четвертого этажа, можно было разглядеть лицо прильнувшего к стеклу Маркина, но встречи повторялись с неизменным постоянством и всякий раз, проезжая мимо, Николай Иванович нарушал запрет регулировщиков и давал громкий приветственный гудок.

Посылая низом короткие несильные мячи, Скачков пережидал, покуда Маркин поднимется на ноги, и едва удерживался, чтобы не спросить, добрались ли до него позавчера вечером подвыпившие Комов с Суховым, а если добрались, то… «Да нет, там им дадут от ворот поворот!» Все домашние Алексея, насколько знал Скачков, никаких интриг в спорте не одобряли. В прошлом году они первыми откликнулись на статью Брагина в газете, а осенью, узнав об отчислении Скачкова, написали даже в обком.

Частое, заливистое тявканье Тузика заставило Скачкова оглянуться. Он увидел: Матвей Матвеич стоял на краю поля во весь рост и под-зывал его рукой. Скачков в последний раз подправил мяч под ногу и ударил в верхний угол. Маркин с полным вздохом проводил мяч взглядом и, утомленно стаскивая перчатки, пошел из ворот. Принудиловка сегодня, а не тренировка!

– Зайди к Степанычу, – передал Скачкову массажист. Тузик, скаля зубы, вилял хвостом и ждал сигнала, чтобы бежать следом.

– Не до тебя сегодня, – отмахнулся от него Скачков.

Цокая шипами, он прошел по коридору и постучал в последнюю дверь. Иван Степанович лежал, укрывшись одеялом, – в очках, с тетрадкой в руках. Он взглянул поверх очков на вошедшего и молча показал сесть у себя в ногах.

В угловой просторной комнате с двумя распахнутыми настежь окнами было еще свежо, как утром. С тренировочного поля доносился голос Арефьича:

– Не так, не так! Зачем ты принял мяч внутренней стороной? Сам себя ограбил. Обработал бы внешней и сразу бы ушел: полтора метра форы. А так, пока разворачивал ногу, все потерял… Давай повторим!

– Ну… как тренировка? – спросил Иван Степанович.

– Плохо, по-моему, – сказал Скачков. Раздетый, в одних трусах и бутсах, он чувствовал себя неловко.

– Угу… А Соломин как? Видел его?

– Жидковат малость. Но через год, через два потянет.

– Через год! – хмыкнул Иван Степанович и постучал карандашом по зубам. – Легко сказать – через год!

По углам его рта легли две отвесные складки.

– А… Комов? – решился спросить Скачков, поглядывая исподлобья. Он хотел ясности: неужели тренер сказал, как отрубил?

Иван Степанович засопел и содрал с лица очки. Под одеялом задрыгала коленка: плохо дело!

– Нету Комова, нету! Понял? И забудь о нем! Потом, покусывая дужку очков, признался:

– Если бы можно, я сейчас и от Сухова освободился бы. Иди он, гуляй как хочет! Да, жидковат, – правильно ты сказал, – жидковат у нас пока что дубль.

«Но ведь Вена… – думал тем временем Скачков. – Уж ради Вены можно бы… В прошлом году не добились преимущества даже дома, на своем поле, а в гостях играть куда труднее».

– Как ты считаешь, – неожиданно спросил Иван Степанович, – может еще Сухов быть полезным команде? Только – честно.

Скачков смешался и опустил глаза.

– Думаю… что да, – наконец выдавил он, усиленно кивая головой. – Да, определенно может.

Где-то краем сознания промелькнуло, что так вот, в нескольких словах, может решиться судьба игрока. Один спросил, другой ответил, даже не ответил, а просто пожал плечами: дескать, как вам сказать… (В прошлом году, возможно, вот так же решилась и его собственная участь).