В глубь времен

Симон снял ингалятор и протянул его медсестре. Веки женщины задрожали. Под ресницами появилась узкая щелка.

— Мы ее испугаем! — сказал Симон.

Он сорвал хирургическую маску, которая скрывала низ его лица. Все врачи последовали его примеру.

Медленно, очень медленно веки стали приподниматься. И появились глаза, невероятно огромные. Белок был очень светлым, очень чистым, а радужная оболочка — очень широкой и немного прикрытой верхним веком. Ее глаза были похожи на синеву неба летней ночью, усеянного золотой россыпью.

Взгляд оставался неподвижным и был устремлен в потолок, которого он, без сомнения, не различал. Потом произошло какое-то переключение, брови насупились, взгляд стал подвижным и осмысленным. Сначала она увидела Симона, потом Маисова, Лебо, медсестер, всех. На лице женщины застыло удивление. Она попыталась говорить, приоткрыла рот, но ей не удалось подчинить своей воле мускулы языка и гортани. Она просто выдохнула воздух. Сделав неимоверное усилие, она немного приподняла голову и оглядела всех собравшихся. Она не понимала, где она находится, ей было страшно, и никто не мог ей ничего сказать, чтобы ее успокоить. Маисов ей улыбнулся. Симон дрожал от волнения. Лебо мягким голосом читал стихи Расина, самые гармоничные слова, которые могли соединиться вместе в языке: "Арьян, моя сестра, какою ж раненой любовью…"

Это была прекрасная, успокаивающая песнь. Но женщина не слушала. Было видно: ее охватил ужас. Она снова попыталась говорить, но ей опять не удалось это сделать. Подбородок задрожал. Она закрыла глаза, голова завалилась на подушку.

— Кислород! — приказал Лебо. — Сердце?

— Биение ритмично.

— Она потеряла сознание… — сказал Ван Хук. — Это сильный испуг… Что же она ожидала увидеть?

— А если бы усыпили вашу дочь и она проснулась бы среди толпы папуасских колдунов? — горячился Фостер.

Врачи решили воспользоваться обмороком, чтобы перенести ее на поверхность в комфортабельную комнату. Женщину поместили в кокон из прозрачного пластика с двойной изоляцией, который через насос снабжался чистым воздухом. Четверо мужчин несли ее на руках до лифта.

Газетные фоторепортеры бросились из конференц-зала и устремились им навстречу. Журналисты уже вбежали в свои радиокабины и обзванивали весь мир, рассказывая о том, что они видели, и о том, чего не видели. На большом экране люди в желтом снимали маски и отключали аппараты. Лансон отключил изображение операционной и включил камеру, находящуюся внутри Яйца.

Леонова резко встала.

— Смотрите! — сказала она, показывая пальцем на экран. — Господин Лансон, увеличьте изображение левого цоколя.

Пустой цоколь стал расти на глазах и принял более четкие формы, скрытые легкой туманной дымкой. В этот момент все увидели, что вертикальная переборка с одной стороны ушла в пол, приоткрывая нечто похожее на металлическую этажерку, на которой были расставлены предметы неизвестной формы.

* * *

В операционном зале, откуда унесли женщину, все найденные в цоколе объекты заменили ее на реанимационном столе. Все они вернулись к нормальной температуре. Видимо, это был "багаж" спящей путешественницы. Теперь стол окружали не врачи, а известные ученые, способные понять предназначение и функции этих предметов.

Леонова со всей осторожностью взяла что-то напоминающее сложенную одежду. Это был прямоугольник оранжевого цвета, с желтыми и красными разводами, сделанный не из бумаги и не из ткани. Абсолютный холод сохранил его в прекрасном состоянии. Одежда была легкой, мягкой и казалась очень прочной. Таких прямоугольников, разных цветов, размеров и форм здесь оказалось много. Никаких рукавов, ни вырезов, ни пуговиц, ни тесемок, абсолютно никакого способа ее надеть, чтобы она еще и держалась. Ее взвесили, измерили, пронумеровали, сфотографировали и взяли микроскопические образцы для анализов.

Затем приступили к следующему предмету. Куб с закругленными краями, к одной из сторон которого подходила маленькая полая трубка. Он выглядел очень компактным, твердым и в то же время очень легким. Физик Хой То взял его в руки, долго смотрел на него, потом на другие предметы. В коробочке без крышки находились восьмигранные разноцветные палочки. Хой То взял одну из них и ввел в полую трубку куба. Куб стал светиться изнутри. Предмет вздохнул…

Хой То нежно заулыбался. Его осторожные руки поставили куб на белый стол. И предмет… то ли запел, то ли заговорил. Низкий женский голос говорил на незнакомом языке. Все услышали музыку, похожую на дыхание легкого ветра в лесу, населенном птицами. На верхней грани куба появилось изображение, которое как будто посылалось изнутри: лицо женщины, которая говорила. Она напоминала ту, которую нашли в Яйце, но это была не она. Говорившая улыбнулась и исчезла, ее заменил странный цветок, который, в свою очередь, расплылся на экране. Голос женщины все еще звучал. Это была не песня, это был не рассказ, но вместе с тем и то и другое, очень простое и естественное, как шум ручья или дождя. Все грани куба загорались или одновременно, или по очереди, показывая руку, цветок, птицу, лицо, предмет, который изменял свою форму и цвет, форму без предмета, цвет без формы.

Все смотрели и зачарованно слушали. Это было неожиданно, неизведанно и глубоко трогало каждого, словно вереница изображений и звуков была составлена специально для каждого из них, исходя из их тайных и глубоких устремлений, переходя все условности и барьеры.

Гувер потряс головой, прочистил горло, кашлянул.

— Забавный транзистор, — заметил он. — Остановите-ка эту штучку.

Хой То вытащил палочку из трубки. Куб погас и замолк.

* * *

В комнате, разогретой до тридцати градусов, лежала, вытянувшись на узкой кровати, нагая женщина. К ее ногам, запястьям, коленям, рукам подходили многочисленные электроды и браслеты, связывающие ее спиралями и зигзагами с наблюдающими аппаратами. Два массажиста разминали мышцы ее бедер третий массировал челюсти. Медсестра провела по ее шее инфракрасным передатчиком. Ван Хук мягко надавил на стенки желудка.

Врачи, медсестры, техники, все потели в перегретой атмосфере, все нервничали из-за этого обморока, наблюдали, ожидали и вполголоса обменивались мнениями. Симон смотрел на женщину, смотрел на тех, кто ее окружал, кто до нее дотрагивался. Он сжимал кулаки и челюсти.

— Мышцы реагируют, — заметил Ван Хук. — Я бы сказал, что она в сознании…

Маисов подошел к изголовью кровати, склонился над женщиной, приподнял одно веко, другое…

— Да, она в сознании! — подтвердил он. — Она намеренно закрывает глаза. Она не спит и не в обмороке…

— Почему она закрывает глаза? — удивился Фостер.

Симон взорвался:

— Потому что она боится! Если вы хотите, чтобы она перестала бояться, нужно прекратить обращаться с ней как с лабораторным животным! — широким жестом он отодвинул всех собравшихся вокруг кровати. — Уйдите отсюда. Оставьте ее в покое!"

Ван Хук запротестовал, но Лебо поддержал Симона:

— Может быть, он прав… Он два года занимался психотерапией у Перье… Он, возможно, более компетентен в данном случае, чем мы… Снимите все это…

Маисов снял электроды энцефалографа. Медсестры освобождали распростертое тело от проводов, опутывавших его, как паучья сеть. Симон схватил покрывало, сложенное у ее ног, и прикрыл ее до плеч, оставив свободными руки. На средний палец правой руки было надето толстое золотое кольцо, с оправой в виде пирамиды. Симон взял ее левую обнаженную руку в свои и держал ее как держат испуганную птицу.

Лебо бесшумно попросил выйти всех медсестер, массажистов и техников. Рядом с Симоном он поставил стул, отошел к стене и подал знак остальным врачам присоединиться к нему. Ван Хук пожал плечами и вышел.