В глубине Великого Кристалла-2

Я обиделся, но он даже не заметил. Потом я перестал обижаться, и мы купались, пока не перемерзли до крупной дрожи. Тогда мы пошли домой.

Я насвистывал сигнал, который запомнился мне во сне: "Та-а-та-та та-та-а..."

– Это ты "Исполнение" свистишь?
– вдруг спросил Володька.

– Что?

– Ну, сигнал. Я же знаю. Я два раза в лагере горнистом был. Это сигнал "Все исполняйте".

И он просвистел так же, как я, пять протяжных нот.

– Выдумываешь все, - проворчал я.

– Пойдем напрямик, через парк, - сказал Володька.

– А куда ты идешь? Вон где ворота!

Он вздохнул, удивляясь моей недогадливости. Отодвинул в заборе доску и показал: "Лезь".

По ту сторону забора, на опрокинутой мусорной урне, сидел рыжий котенок с удивительно знакомой мордой.

– Что-то знакомая личность, - сказал я.

– Это же Митька. Мы его в беседке нашли. Кормим по очереди. А он привык и за нами бегает, за всеми ребятами... Ну, опять сбежал из дома, разбойник!

Митька беззвучно мяукнул. Володька сгреб его и сунул под майку.

– Сиди тихо!

Я свернул на дорожку, но Володька сказал:

– Куда ты? Пойдем прямо.

Он дал мне ладошку и повел через высокую траву и кусты шиповника.

– И как ты ухитряешься не исцарапаться?
– спросил я.

– Пфе, - сказал он. И шлепнул по животу, чтобы рыжий разбойник Митька сидел спокойно.

В НОЧЬ БОЛЬШОГО ПРИЛИВА

1

Я не виноват, я не хотел этого. Я убеждал себя, что непростительно забивать голову сказками. Говорил себе: "Ты взрослый человек, у тебя серьезная работа. Думай о ней". И думал о работе. Целыми днями. Но по утрам, сам того не желая, пытался собрать в памяти обрывки сновидений.

Нет, Северо-Подольская крепость мне больше не снилась. Снился залив под желтым закатом и зализанный ветрами песчаный плоский берег. На берегу стояли каменные арки, а под ними висели сигнальные колокола - разных размеров. Заметно было, что колокола заброшены: у многих не было языков. Из песка торчали высокие травинки, и ветер пригибал их.

Еще я видел солнечные, но совершенно пустые улицы незнакомого города. А еще - внутренность круглых крепостных башен. По вогнутым стенам вились полуразбитые каменные лестницы. В узкие окна били пыльные полуденные лучи. Из поржавевших железных скоб срывались и падали погасшие факелы.

...Тех двоих я ни разу больше не видел. Но на берегу на пустых улицах, на стертых ступенях лестниц я чувствовал: они только что были здесь. Я даже пытался найти, догнать их. И знал, что еще чуть-чуть - и догоню. Но не мог. И было очень горько. Я в этих снах был мальчишкой и не стеснялся плакать...

Нелепо тосковать по людям, которых никогда не было, которые однажды просто приснились. Но я тосковал по Валерке и Братику.

И ведь никому не расскажешь! Разве что Володьке. Но Володька - он разный. Иногда ласковый, тихий и все понимает. А иногда вдруг станет вредным таким и насмешливым. И не поймешь отчего...

И все же Володька был единственным человеком, который меня мог бы понять.

2

Мы с ним познакомились три года назад.

Я перепечатывал на машинке статью для журнала "Театральная жизнь". Печатал я тогда плохо, работа надоела, я лениво давил на клавиши. В это время постучали.

Я неласково сказал: "Войдите".

На пороге возникло лохматое, но симпатичное существо ростом чуть повыше спинки стула. С тонкой шеей, оттопыренными ушами и глазищами цвета густого чая. Одето оно было в мальчишечью школьную форму, крайне для него большую.

– Это вы все время тюкаете?
– строго спросил гость.

– Что значит "тюкаете"?
– слегка обиделся я.

Не отводя внимательного взгляда, мальчишка объяснил:

– Я внизу живу. А наверху каждый день: тюк да тюк, тюк да тюк. Будто клюет кто-то...

– Это машинка стучит, - объяснил я.
– Печатаю. Работа такая. А что, мешаю?

– Да нет, тюкайте, - великодушно разрешил гость и добавил: - Просто интересно. А вы кем работаете?

– Я зав литературной частью. Проще говоря, литературный директор.

Что-то вроде уважения мелькнуло у мальчишки в глазах. Он попытался незаметно подтянуть штаны и спросил:

– В какой школе?

– Почему в школе?..

– В нашей школе исторический директор, - объяснил гость.
– Он пятиклассников истории учит. У Витьки - ботаническая директорша. А вы в какой школе? Вы литературу преподаете?

Слово "преподаете" он произнес с солидностью человека, уже посвященного в премудрости школьной жизни.

Я сообщил, что работаю не в школе, а в Театре юного зрителя, отвечаю за то, как написаны пьесы.

– У-у...
– сказал он.
– А я думал, что в театре все люди артисты.

Я терпеливо объяснил, что в театрах много работников с разными профессиями.

– Но артисты все же самые главные?
– спросил он.
– Или вы главнее?

Набравшись нахальства, я сказал, что главнее: артистов много, а я один.

Он кивнул, помолчал и задал новый вопрос:

– А вы были артистом? Или сразу стали директором?

– Был.

– А кто главнее: литературный директор или знаменитый народный артист?

"Вот зануда", - подумал я и ответил, что народный, пожалуй, главнее.

– А вы почему не стали народным?
– поинтересовался он, глядя ясными янтарными глазами.

"Иди ты знаешь куда..." - чуть не сказал я и мрачно признался:

– Не получилось.

– Бывает, - посочувствовал он.

– Просто мне расхотелось играть, - заступился я за себя.
– Я решил сам писать пьесы.

– Получается?
– серьезно спросил мальчишка.

– Получается, - соврал я.

Он вежливо сделал вид, что поверил. Опять кивнул и посмотрел на машинку.

– А как вы печатаете?

– Проходи, - сказал я.
– Что за разговор у порога... Тебя как зовут?

Он сообщил, что зовут его Володькой, скинул у дверей полуботинки и, бултыхаясь в своей форме, как одинокая горошина в кульке, подошел к столу. Забрался с ногами в мое кресло. Оглянулся на меня:

– Можно, я потюкаю?

Я с тайной радостью (есть причина не работать) вытащил недопечатанный лист и вставил чистый.

– Смотри, я покажу, как надо...

– Знаешь, я все привык делать сам, - доверительно сообщил Володька.
– Я разберусь.