В глухом углу

Георгий пообещал прийти. Вера молчала, не отрывая глаз от костра. Чударыч понял, что надо подняться. Он сидел перед костром, смеясь своей неподвижной улыбкой. Ему было трудно оторваться от костра, от лиственниц, от этих славных молодых людей.

Он встал и потопал ногами, чтобы разогнать кровь.

— Так я вас жду. Обязательно приходите.

— Приду, приду, какие разговоры! — Георгий повернулся к Вере. — Забавный старичина, правда?

— Нудный, — сказала Вера. — Хороший, но нудный. Георгий лег и притянул Веру. Снова налетел ветер.

Лиственницы закричали, размахивая ветвями и осыпаясь. Костер клокотал, светящаяся полоса дыма уносилась в недра леса. Звезды вдруг пропали, мир стал глух и холоден. Георгий и Вера придвинулись к костру, его жар и гудение мутили голову.

Вера тесней прижималась к Георгию. Он жадно целовал ее. Было хорошо, как еще не бывало.

5

Потом Вера оттолкнула Георгия и приподняла голову.

— Костер погаснет, добавь огня.

Он подбросил сучьев и хотел снова улечься рядом. Она отодвинулась, он удивился:

— Ты чего, Верочка?

— Хочу поговорить с тобой. Скажи, ты доволен?

Он посмотрел на нее. Она была хмура. В багровых бликах костра ее лицо то светлело, то темнело.

— Доволен, конечно. — Георгий растянулся на примятой траве. — Все законно — водочка, лесок, огонь, звездочка над головой и милая девушка под боком! Ничего больше не надо.

— Мало же тебе надо.

— Тебе потребовалось больше? Давай повторим сначала за минусом водочки — вся!

— Мне не повторений нужно, а — другого.

— Огорчений вместо наслаждения?

— Не знаю. Смотря какое огорчение. Думаешь, без огорчений обойдется при таких наших удовольствиях? Надя начнет расспрашивать, куда ходила, с кем, почему так долго — что ей соврать?

Он понял, куда она метит. Она уже не раз говорила о двусмысленности своего положения — не свободная и не жена. Эти разговоры следовало оборвать.

— Забраковаться захотелось? Потребовалось официальное благословение загса, чтоб продолжить то, что мы и без загса успешно начали? Придется повременить. Нет у меня пока охоты топить свою молодую жизнь в семейном болоте. Оженю Сашка, там и мой черед подоспеет.

Она воскликнула в негодовании:

— Так чего же ты приставал ко мне?

Он ответил хладнокровно:

— А чего все пристают. По предписанию: рыба — где глубже, парень — где легче…

— Тогда знай — больше ко мне и не пытайся!..

— Переживу, Верочка, не смертельно.

Она опустила голову на траву и заплакала. Он подбросил сучья в костер. У нее тряслись плечи. Он обнял ее. Она отшвырнула его руку, он опять обнял. Он заговаривал ее горе — по-своему, ласково и бесжалостно. Он срывал розовые покровы с того, к чему она стремилась, показывал, какой она будет — тяжкой, неприбранной, неудобной жизнью, вряд ли следует ее осуществлять. Ну, обженятся они, окатаются этим тестом благопристойности, а что дальше? Квартиры нет, может, выгородят уголок в комнатушке, на большее и не рассчитывай! А в уголке — кровать, колыбелька, пеленки, вечные пеленки, запах пеленок, ночи без сна, день, как в тумане, сплошная беготня — то в аптеку, то в магазин, то с судками в столовую. Кому-кому, а ей достанется. Мужчина остается мужчиной, ему вынь да подай! «Верка, почему кровать не застлана? Живем, как в свинюшнике! Верка! Носки постирала? А зашивать кто? Папа Римский? Приготовь чистое белье — иду в баню!» Вот во что она выльется, эта благопристойная жизнь — волком выть!

Она повернула к нему заплаканное лицо. Он еще не видел у нее таких счастливых глаз.

— Ничего так не хочу! Слово даю, ни единого упрека не услышишь!

Он, озадаченный, отодвинулся.

— Тебе, кажется, муки захотелось? Тоскуешь по страданиям?

Она покачала головой.

— Не муки! Не хочу страданий, верь мне. Но эти легкие удовольствия — душу воротит! Пусть трудно, пусть — переживу… Но серьезного, Жора, настоящей жизни! В Москве удовольствий хватало. Ты не один, кто на меня заглядывался. А я уехала, и для чего? На голом камне, среди комаров, после тяжелой работы — те же развлечения? Как ты не понимаешь, здесь же нельзя так! Здесь надо все страшно по-серьезному, чтобы душа замирала!

— Серьезность мне и в колонии надоела. Теперь одного хочу — шуток.

— Делаешь-то ты серьезные дела, — заметила она.

— О чем по-серьезному не сказано, то — несерьезно.

— Может, поэтому ты опасаешься хорошего слова? Облапить, навалиться — всегда пожалуйста. Руки красноречивые, а язык отказывает.

— Чего тебе надо? — проговорил он, теряя терпение. — Объявить с дрожью в голосе, что ты единственная, поразительная, великолепная, необыкновенная красавица, чудное мгновение, сладкий миг, растянутый на целую вечность? Что только и свету мне во всем мире, что в твоем окошечке? Что одна цель в жизни у меня — бежать всюду за тобой?

— Да, — сказала она. — Что-нибудь такое, но не так грубо. А от тебя только и услышишь: «Вкусненькая моя, вкусненькая!» Словно кусок колбасы…

— Другие слова у меня не получаются. Не выпихиваются сквозь зубы. Такие уж зубы придирчивые — перекусывают ложь на корню.

— Лжи мне на надо. Я о правде говорю — чтоб за душу брало…

— Тогда послушай правду и не обижайся. До тебя у меня была не одна, сама понимаешь. Стало быть, каждой говорить, что она — единственная? Что я в нее втюрился и до последнего вздоха? Куры же обхохочут, пойми!

— Не хочешь ли сказать, что я у тебя на время, как и те, до меня? На время я не гожусь. Пробовала — не понравилось. Так что, если собираешься быть со мной, а бегать за всеми бабами, лучше нам разойтись до скандала.

— За всеми бабами не угонишься, — сказал он зло. — Их за миллиард на шарике — невпроворот. А закон такой: всех денег не переберешь, весь спирт не перепьешь, всех женщин не перецелуешь, а стремиться к этому — надо. Вот и буду стремиться, пока ноги держат.

Она вскочила и в ярости ударила ногой по костру. Горящие сучья и ветки посыпались во все стороны, к лиственницам взвился столб искр. На щеки Георгия упали первые капли дождя.

— Кобель несчастный! — кричала Вера с рыданием, — Уйди, чтоб больше тебя не видала!

Он насмешливо поклонился.

— Уйти могу. Куда только ты без меня в лесу денешься?

Тогда она кинулась с холма в чащу. Ошеломленный, он схватил пальто и поспешил за ней. В темноте Веры не было видно, лишь откуда-то доносился хруст веток. Ветер раскачивал деревья, вспыхнула молния и хлынул дождь.

— Вера! — кричал Георгий. — Вера, остановись! Ты же заблудишься, сумасшедшая!

Он нагнал ее минут через десять. Измученная и мокрая, она стояла у черной пихты, обхватив ствол. Георгий увидел Веру при вспышке молнии и побежал изо всех сил, чтоб не потерять ее, когда опять станет темно. Недалеко от нее он упал в грязь и, поднявшись, снова поскользнулся. Ветер несся стеной, дождь хлестал, как из трубы, вода рычала в траве, боролась с корнями, сносила упавшие сучья и хвою.