В глухом углу

Рабочие искали грубой поломки, но авария, видимо, произошла от совместного действия многих мелких повреждений. Через час электровоз крутанул колесами, дал передний и задний ход. Один из рабочих — машинист электровоза, потряс руку Георгия.

— Спасибо, браток! Ну, и знаешь ты машину — каждый винт!

— Машину ты освоил! — подтвердил второй. — И в Москве по электровозному делу работал?

— Электровозы я чинил еще в колыбели, — ответил Георгий. — Одной рукой — за мамкин подол, другой — за эти самые рычаги.

Он возвращался посмеиваясь. Это был в конце концов пустяк, но очень приятный пустяк. Он не раз в шутку обдуривал приятелей невероятными рассказами, но и в них никогда не притворялся, будто что-либо по-особенному знает или умеет — никто бы в это не поверил. Здесь же удалось обмануть двух специалистов, обмануть без всякой попытки обмана, делом, а не словами — расскажи в Москве, вот уж бы приятели посмеялись!

Георгий вышел наружу и блаженно зажмурился от света и тепла. Под землей было интересно, на земле — прекрасно!

К концу смены пришел начальник мастерской и сказал:

— Смотрел твою работу, Внуков, — неплохо! Из конторы запрашивали, кто из новоселов отличается на производстве. Я отметил тебя, как лучшего.

После работы Георгий помчался на Лару. Семен был уже на месте, рядом с ним сидела Вера. Берег густо усеяли загорающие новоселы. Ни Семен, ни Вера и не подумали смеяться над рассказом Георгия о делах в штольне. Придирчиво проверить и отрегулировать каждый узелок и шарнир — это и есть настоящая работа, а как же иначе? Электровоз налажен — в чем же надувательство?

Георгия сперва озадачило, потом рассердило их отношение к событию. Каждый по-своему, но оба одинаково не понимали, что произошло.

— От вашей серьезности уши пухнут. Давай купаться, Семен.

— Мы собирались переплыть реку, — напомнил Семен. — Может, сегодня попробуем? Ты как?

— Никак — поплыву и все!

Неистовая река снесла их на километр и оледенила до синевы, но не заставила повернуть назад — заплыв происходил на глазах у восторженно орущих зрителей. Георгий и Семен полчаса плясали на том берегу, чтоб согреться. Их жадно облепил гнус. Георгий первый бросился в Лару, утаскивая под воду облако звенящих мучителей. На середине реки он изнемог. Всех его сил хватало только на то, чтоб не дать себя сбить назад. Семен плыл, не оборачиваясь. Выбравшись на спокойную воду, Семен почуял неладное и повернул обратно. На берегу тоже заметили, что Георгию плохо, оттуда неслись крики, зрители в волнении метались у воды. Раздосадованный Георгий яростно забил руками и ногами и вырвался вперед. Поджидавший их Саша набросил на брата полотенце.

— Судорога что ли схватила? — спросил Семен, усаживаясь рядом с Георгием. — Ну, и глаза у тебя были!

— И у тебя будут! — огрызнулся Георгий. — Проклятая речка облапила, как медведь, и потащила в подводную берлогу. Ладно, теперь я только по-стариковски у бережка!

3

Вода в реке холодела, хотя солнце еще прижаривало. Рискованный заплыв Георгия и Семена вызвал переполох. В комнате комсомола схватились за голову, в постройкоме стукнули кулаком по столу. Местная газета заговорила о хулиганстве под маской спорта. Вскоре на берегу появились щиты с надписью: «Купаться запрещено, опасно для жизни!» Семен приуныл, Георгий покорился с охотой.

— Я и сам обдумывал, как бы поделикатней отказаться от ледяных ванн, — объяснил он Вере, — да неудобно — ребята глядели на нас с Семеном, как на чемпионов. Начальство разобралось в моих желаниях — запретило.

— Хвастун! — ответила Вера. — Для форсу здоровья не пожалеешь.

Здоровья Георгий и вправду не жалел, этого добра хватало. Не жалел он и времени, его тоже было в избытке. В Москве с временем было плоховато — своего недоставало, у приятелей — не занять. Одна дорога от Ново-Каширского шоссе, где он работал, до Крестьянской заставы сжирала ежедневно по два часа, очереди в кино и в магазинах тоже стоили часа. Асфальт длиннющих улиц расправлялся с временем, как с подошвами, стены домов обтирали его, как одежду, — время сгорало на ходу и на стоянке, на бегу и в хвостах очередей. Здесь его отпускали невпроворот. Если раньше нужно было хватать время за руки, чтоб оно не исчезло, то теперь приходилось нудно его жевать, чтоб как-то проглотить. Дорога укладывалась в минуты, еда в четверть часа, в клубе одну и ту же картину крутили до обалдения, это занимало вечер в неделю; остальные были пусты. Во всех комнатах после ужина слышался храп.

Георгий пожаловался Вере, она рассердилась:

— У тебя — не работа, а удовольствие. А нам приходится, будь здоров! Не то, чтобы убить вечер, а выспаться как следует!

— Верочка, — говорил он. — Не убить, а провести с интересом. Ну, что за жизнь — ни прогуляться, ни поговорить…

— Обойдешься, — говорила она.

— К вам, когда ни зайдешь, — Надя, Валя… Хоть бы разок вместе побыть. Надоели твои соседки.

— Поэтому ты с ними больше, чем со мной, разговариваешь, — напоминала она. — Приходишь ко мне, а смотришь на других.

— Это как же понимать — ревнуешь?

— Еще чего? Ревновала бы, так прежде всего скандал устроила, что в Москву по пять писем пишешь. Тоже, вероятно, две-три дуры дожидаются.

— Семь, Верочка, семь, на каждый день по своей. Три блондинки — боковые, четыре шатеночки — законные. Я же примерный отец многих семейств. Любовь — гиря, тянет на дно.

Вера, как ни крепилась, начинала хохотать.

— Ладно. В хороший вечерок выберемся в лес. В субботу.

В субботу девушки пошли в клуб на танцы, а она осталась. В репродукторе зловещий голос Клавдии Шульженко пел что-то довольно милое, Веру пробрала слеза. В таком состоянии ее застал Георгий.

— Протекаешь? — посочувствовал он. — По науке от слез обесцвечиваются глаза. Платочка не надо?

Он присел рядом и обнял ее. Она ответила на поцелуй. Опасливо поглядев на дверь, он потянул Веру на кровать. Она отбежала в сторону.

— Верочка, — уговаривал он. — Украдем полчасика.

— У Нади второй ключ, — предупредила она. — Интересный будет вид, когда она появится без предупреждения. И что это такое — украдем полчасика? У кого украдем?

— У судьбы, конечно. У неблагоприятных обстоятельств.

— У себя, Жора. Все, что с нами — наше, если забыть твоих блондинок и шатенок. Себя обворовывать не хочу.

— Ты такая стала умная, что сил нет. Пойдем, погуляем. Надеюсь, ты не забыла своего обещания?

Вера наряжалась, как в театр, подкрашивала губы и ресницы, взбивала прическу.

— Ничего? — спросила она, стараясь разглядеть в маленьком зеркальце, как лежит сзади платье. — Не морщит?

— Очень даже ничего. Волки и медведи будут в восторге.

Она сделала шаг и остановилась.

— Жора, я этого не люблю. Ты собираешься вести меня на край света, где звери?

Он потянул ее за руку.

— Край света начинается сразу за нашим бараком. А самый страшный здесь зверь — это я. Но ты, кажется, меня уже не боишься.

4

Если край света начинался и не здесь, то, во всяком случае, это была достаточно дикая тайга. Вечернее солнце с трудом пробивалось сквозь синие кроны пихт и кедров, меж стволов было сыро и сумрачно, как в погребе. Вера запуталась в перистом папоротнике, валежник колол ноги. Она ступила на труп великана-кедра, заросшего зеленым мохом, и провалилась, как в яму, сердцевина колоды давно превратилась в труху. На деревьях висели омертвевшие ветви, они вцеплялись в глаза. Георгий с усилием продирался сквозь это кладбище погибших стволов и крон, расшвыривал сучья, притаптывал гнилые пеньки, прокладывал для Веры тропку. Он был окутан, как дымом, едким прахом, серый удушливый шлейф отмечал проложенный им путь. В пыльном воздухе металась мошкара, вспыхивая на свету точечными огоньками.