В горах Таврии
Шрифт:
— Как трубы попали на ферму?
Зоренко обвинили в превышении власти и, кажется, дали ему год принудительной работы с удержанием 20 процентов из заработка.
Сколько ни пытался Вязников выяснить у Зоренко причину, побудившую его на такой решительный шаг, ему это не удалось: Семен отмалчивался.
Вот почему, в противоположность многим партизанам, считавшим Зоренко человеком ленивым, равнодушным, способным только нести охрану, парторг думал о нем иначе.
В начале апреля 1942 года мы поручили Николаю Кривоште взорвать один важный мост на севастопольской магистрали.
Получив приказ,
Три дня ждали в отряде возвращения диверсантов. Но на этот раз Вязников со своей группой потерпел неудачу: подступы к мосту усиленно охранялись, и, несмотря на всю проявленную смелость, ловкость и осторожность, подойти к мосту партизаны не смогли. Пришлось возвращаться в отряд ни с чем. Кривошта и Кучер не находили себе места. Тяжелее всех переживал неудачу парторг.
Случайно взглянув на Зоренко, удивленный решительным видом бессменного часового, Вязников спросил:
— Ты что, Семен, хочешь сказать?
— Товарищи, разрешите мне… взорвать мост, — тихо проговорил Зоренко.
— Кто там собирается взорвать мост? — не расслышав, переспросил командир отряда.
— Да вот, часовой Зоренко объявился героем, — махнув рукой, сказал Кучер и грузно опустился на пень у входа в штабную землянку. — Куда уж тебе, Семен? Ты и в бою не бывал. Чего доброго, еще сбежишь от первой очереди, опозоришь и себя и отряд.
Вечером Вязников долго ходил по лагерю. Когда Зоренко сменился, парторг подошел к нему.
— Семен, ты это серьезно насчет моста?
Зоренко молчал.
— Чего же ты молчишь? Хочешь взорвать мост?
— Хочу.
— Но как? Ты же не сапер.
— Я работал по взрывному делу на стройке. Знаю. Да и этот самый мост я с ребятами в 1938 году строил.
— Слушай, Семен, я тебе верю и пойду с тобой на мост, — помолчав, сказал Вязников. — Мне кажется, ты не такой, каким тебя знают в отряде. Этим поступком ты должен изменить создавшееся о тебе мнение. Понимаешь? А теперь иди спи. Завтра все обсудим.
Утром Вязников рассказал командиру и комиссару о своих встречах с Зоренко до войны.
— Я ему верю, он себя покажет.
— Ты, Вязников, редко о ком так горячо говоришь. Может, мы и не ошибемся. Давайте попробуем. Как думаешь, Николай? — спросил комиссар.
— Думай не думай, а придется, хотя особой веры у меня нет.
Вошел нахмуренный Кулинич.
— Я прошу мне поручить взорвать мост. Он не стоит того, чтобы о нем столько разговаривать. Надо с этим делом кончать, — сказал он.
— Мост будет рвать Зоренко, а командиром пойдет Вязников, — ответил Кривошта.
— Да вы что, смеетесь? Поручить такое дело трусу! — не веря своим ушам, вскричал Кулинич.
— Почему трусу? Разве он струсил в бою?
— Ну хорошо, пусть не трусу, но он не знает саперного дела.
— Знает, — ответил Вязников.
Кучер вышел за дверь и крикнул часовому:
— Эй, разбуди Зоренко.
Заспанный, немного смущенный, стоял перед командованием отряда Зоренко.
— Саперное дело знаешь?
— Знаю.
— Мост
взорвешь?— Взорву.
— Вязников, готовь к вечеру выход, — окончательно решил Кривошта.
Отведя Зоренко в сторону, начальник штаба расспросил его о некоторых технических подробностях и убедился, что Семен с подрывным делом знаком.
Диверсионную группу формировали из Зоренко, парторга Вязникова, Смирнова, Агеева, Шаевича. Потом в группу напросился партизан Трацевский, прибывший в отряд уже после декабрьских боев. Этот человек бежал из немецкого плена и после долгих блужданий и голода встретился с ялтинскими партизанами. Он тогда доложил командиру о своем побеге из лагеря, долго рассказывал партизанам о том, как он и его товарищи по несчастью страдали за колючей лагерной проволокой. Вид у Трацевского в самом деле тогда был очень жалкий. Партизаны тепло отнеслись к нему, приняли к себе, позаботились о нем как могли. Новичок вел себя скромно, по мере сил старался помочь товарищам, копошился у землянок, носил воду на кухню, аккуратно нес охрану.
Но когда в отряде наступили тяжелые дни, Трацевский первый начал жаловаться на трудности, опять почернел, замкнулся, стал держаться от всех в стороне. При внезапных нападениях врага он становился совсем жалким: бледнел, дрожал, метался по лагерю, как загнанный зверь, бормотал:
— Все погибнем, как пить дать… Живая могила…
— Не каркай, ворон, — возмущенно обрывали его.
В отряде не любили его. От Кривошты и Кучера ему частенько попадало. Однажды комиссар отозвал Трацевского в сторонку, сказал:
— Отряд становится боевым, все бьют врага, а ты?
— Слаб я, товарищ комиссар… Никак не отойду после плена…
— Все не на курорте. Ты подумай и готовься на дело.
Через несколько дней комиссар опять напомнил:
— В какую боевую группу пойдешь?
— Вот на ногах пройдет болячка, и пойду, куда пошлете. — Трацевский сбросил с левой ноги сапог, размотал портянку и показал Кучеру гноящуюся рану.
— Где расковырял ногу? — не спуская глаз с Трацевского, спросил Кучер.
— Рубил дрова и случайно тяпнул топором, — не задумываясь, ответил партизан.
Прошло некоторое время. Узнав, что диверсионная группа идет на операцию, Трацевский сам подошел к комиссару:
— Пора и мне идти, товарищ комиссар. Прошу зачислить в эту группу.
Комиссар подумал, посоветовался с Вязниковым.
— Пусть идет, — сказал парторг. — А то и так на него все косятся. А глаз я с него спускать не буду…
…Когда я прибыл в отряд, Кривошта ушел к Ангарскому перевалу «охотиться» на немецкие машины. Кучер был озабочен долгим отсутствием группы Вязникова — со дня их выхода на диверсию прошло уже пять дней.
В лагере оставались раненые и больные, несшие охранную службу. Все с нетерпением ждали возвращения «боевиков». Особенно тревожило партизан отсутствие диверсионной группы.
— Кучер, а ты послал разведку для выяснения? — спросили мы.
— А кого пошлешь? Здоров, собственно, только я один, да боюсь покинуть больных — вдруг нападут каратели.
Мы выделили трех партизан, проинструктировали их и направили на поиски пропавшей группы Вязникова.
Утром наши посланцы принесли очень тяжелые известия. Вот что произошло.