В горах Таврии

В небольшой лощине, прямо на мокрой земле, поджав ноги, сидели партизаны. Дождь лил непрерывно. Все промокли.

Меня тоже мучил голод и холод. Я отощал настолько, что плечи болели от тяжести одежды. Никогда в жизни я не думал, что можно так тосковать по теплу.

— Захарыч, ось, натэ, трохы покушайтэ, — дед Кравец протянул мне половину высохшей лепешки.

У меня рот моментально наполнился слюной. Милый, родной человек! Да разве я у тебя возьму? От одного внимания мне стало теплее.

— Ешь сам, старина, я помоложе.

Нашу беседу с Кравцом прервал настойчивый близкий лай собак. Люди нервничали. Этот проклятый лай действовал на психику сильнее автоматных очередей.

— Кравец, а ну ползком! Узнай, что там!

— Товарищи, спокойно. Собаки сейчас не страшны, везде мокро, — успокаивал комиссар партизан.

— Эй, начальник, тише, немец услышит, — буркнул кто-то.

— Услышит, будем драться…

— Кто еще сильный, тем надо пробиваться, если не в Заповедник, то в Севастополь, — продолжал тот же голос.

— В Севастополь, товарищи, мы не пойдем. Связь скоро будет.

— Так и жди связи. Довольно! Мы пойдем пробиваться.

Говорящий встал, огляделся и крикнул:

— Кто со мной, пошли.

— Ложись, сукин сын, расстреляю, — приподнялся комиссар.

Вдруг появился запыхавшийся дед.

— Фашисты совсем рядом!

В лощине опять шли вражеские цепи с собаками, но собаки молчали, устав от долгой брехни.

Атмосфера накалялась. Надо было разрядить ее. Мы решили дать бой. Чего ждать, пока пули на головы посыпятся. Лучше сами начнем.

Я собрал шестьдесят автоматчиков и приказал:

— Атаковать немцев!

Каратели шли по двум сходящимся тропам. Собаки все-таки почуяли нас. Собачий концерт переплетался с трескотней автоматов, криками. Стрельба была хаотичной.

Но враги все ближе и ближе… Совсем рядом! Наступил момент, когда я перестал понимать, где опасно, а где нет. Было одно желание: атаковать. Кто-то вскочил на ноги и крикнул:

— Хальт! Хальт!

Оторопев от неожиданности, фашисты остановились. Поднявшись из-за кустов во весь рост, с озлобленными лицами, партизаны начали в упор поливать врага свинцом.

Враги бросились бежать тропой, боясь рассыпаться по кустам. Пограничники преследовали их, и я вернулся в лощину к отряду.

Калашников, оставленный старшим, перебегал от партизана к партизану, прижимал людей к земле и шипел охрипшим голосом: "Замолчите, тише!"

Комиссар подошел к партизанам. У Домнина была прострелена рука. Он медленно перевязал ее, поднял воспаленные решительные глаза на партизан.

— Кто собирался в Севастополь? — крикнул он. Наступила тишина.

— Я спрашиваю, кто собирался дезертировать?

Поднялся худой партизан, рванул на себе одежду и с перекошенным лицом закричал:

— Все мы пропадем, товарищи, разбегайтесь. — Дезертир бросился бежать.

— Стой!! — Домнин стрелял левой рукой.

Дезертир упал.

— Отряду встать, за мной — марш! — приказал я.

Партизаны поднялись и торопливо пошли по моим следам. Мы шли по тропе. На ней валялись убитые гитлеровцы.

— Собрать оружие и документы.

Комиссар лично организовал сбор трофеев. Нашлось немного продуктов.

Снова наступил вечер. В лагере тихо. У костров не слышно разговоров.

У нас — десять плиток шоколада, килограмм галет, фляга рому — сегодняшние трофеи.

Все взгляды устремлены на Домнина… Продукты у него. По-видимому, каждый прикидывает в уме, что ему достанется… Очень мало… Почти ничего…

— Товарищи, кто имеет предложение насчет продуктов? — обратился комиссар к окружающим. Глаза сейчас у него ласковые, заботливые. Молчание. Всем было ясно, чего хочет комиссар.

— Мы решили свою долю передать раненым и больным, — крикнул Черников.

— Разведчики — тоже, — сказал Малий.

— А як жэ иначэ, — подтвердил Кравец.

— Хорошо, хорошо, я понесу продукты в санземлянку. Кто со мной проведать наших товарищей? — позвал Домнин.

По одному из каждого отряда партизаны с комиссаром пошли к пещере, где были спрятаны раненые.

За последние сутки умерло девять человек. Умирали люди как-то внезапно, молча. Иногда мертвого долго расталкивали, думая, что он спит.

Седьмое марта. Сегодня десять дней, как мы маневрируем, то с боями, то ползком уходя от врага. Десять дней! Фашисты, очевидно, всерьез решили покончить с нами. С небывалой настойчивостью они ежедневно квадрат за квадратом прочесывают лес.

Участок нашего маневра всего-навсего двадцать шесть квадратных километров. Помогает нам только сильно пересеченная местность, по которой отлично водит нас проводник Бекир Османов. Каратели по-видимому не могут охватить весь участок одновременно: для этого им пришлось бы подтянуть слишком много сил, взять их с Севастопольского фронта, а там дела у гитлеровцев не блестящи.

Наступило похолодание. Обильный снег начал быстро покрывать скованную морозом землю. Как говорят, наступило второе дыхание зимы.

Снег отнимал у нас последнюю возможность маневрировать. Раньше, даже при сильном дожде, покрытая толстым слоем листвы земля скрывала следы партизан, а сейчас… Сейчас нас легко обнаружить. Если врагам не помогли собаки — в дождливую погоду они бесполезны, — то теперь следы на снегу укажут путь к нам.

Надо сегодня же немедленно решать, что делать.

Собрали всех командиров, обсудили положение и пришли к выводу: любыми средствами пробиваться на яйлу.

— Ну, а как с больными? — спросил комиссар Ак-Мечетского отряда Кочевой.

— Пока хватит сил, будем тащить их.

Но сделать этого мы не смогли.

В три часа дня в районе нашей санземлянки послышались стрельба и взрывы гранат, то утихавшие, то возобновлявшиеся с новой силой.

После получасового затишья мы услышали огромной силы взрыв. Немедленно послали к санземлянке разведчиков. Невыносимо долгим и томительным было ожидание.

Разведчики вернулись с посеревшими лицами.

— Землянка взорвана, взорван вход в пещеру. Мы нашли только обрывки одежды. Уничтожена и вся партизанская охрана…