В горах Таврии

— Тоби, Василий Иванович, треба перебираться отсюда в Ялту, а то, як взорвем, немец не пожалеет, — говорил Федосий Степанович.

— Вижу, что придется, хотя, по правде сказать, не лежит сердце к Ялте при немцах. Я до войны и то только раз в год бывал в городе.

— Дуже добра Ялта? — спросил Харченко.

— А вы не были там? — удивился Василий Иванович. — Добрый город, дуже добрый.

— А до революции який вин був?

— Тоже гарный, только чужой… Пойдешь из леса, бывало, за покупками, что ни шаг, то и пан. Да какие паны! Не чета другим панам. Или царской фамилии, или графы да князья… Идешь по набережной — не зевай. Или кнутом огреют, или пятак бросят, як кость собаци. Шо ни лето, то сам царь жаловал на курорт… Тогда простому человеку ни по тропе пройти, ни по дороге проехать… Мой товарищ, да ты его знаешь, Федя, Назара-то… Хороший маляр був. В царском дворце такие картины малював, что из-за границы люди дивовались… Состарился он, прихворнув. И вздумалось ему перед смертью на свое малювание подывиться. Он в комендатуру, просит пропустить во дворец. Так куда там, выгнали старика, и баста. Задело Назара. А человек он был серьезный, настырный… Пришел в мою сторожку, сказал: "Як там хотят, а я свой труд хочу видеть, может, перед смертью, в последний раз". Отсоветовал я ему, вроде послухал… А через недельку такое случилось, шо и вспомнить страшно… Назар тайно пробрался во дворец, в белый зал зашел, снял шапку и все стоял, на картину смотрел… Его заметили, хотели задержать… Назар не дался, побежал. Ну и прихлопнули моего дружка под каменным забором… Вот как оно было… После революции сам Владимир Ильич Ленин интерес к дворцам проявил, дал декрет. Все дворцы, белокаменные палаты, княжеские да графские поместья отдать народу навсегда, чтобы в них никто никогда не барствовал, не прятался за каменными стенами и штыками от глаз народа. Чтобы добро принадлежало тому, кто создал его.

Василий Иванович замолчал.

— Не дождался Назар хорошего часа, убили, как собаку… Только одно и осталось, что народ его добрым словом вспоминает… Дуже с тех пор изменилось. Подобришала Ялта людьми… Да и багато шо понастроили теперь, при Советской власти.

— Та там ничего нового и нэ построилы за ци дэсять рокив. Уси дома, дворцы стари, як мы з тобою, — перебил Кравец.

— Погано примечав, Федя. Да куда ж тоби, колы каждую недилю — в город и, кроме горилки да винного магазина, ничего не бачил. Может скажешь, что не строили морской вокзал, а? Молчишь. Или не строили санаторий для совхозных в Курпатах? А Золотой пляж? Для кого дворец построили? А «Артек» для пацанят?.. Откуда все взялось?

— Правильно! Мы и не замечаем, як все меняется, — поддержал старого лесника Харченко. — Вот у нас на Украине, в Скадовском районе, выедешь в поле, так поля, — як ваше Черное море: хлиба, хлиба, и плывут по ним комбайны, идут тракторы и машины. А мы кажем: ничего нового. Так привыкли, шо и не пытаем, откуда все берется…

Старики замолчали. Кравец облокотился на стол и, склонив на руку всклоченную голову, похрапывал. Федосий Степанович вынул кисет и начал набивать остывшую трубку…

— Шо в Ялте курортники — народ був подходящий? — спросил он.

— Хороший народ. Я и сам думав, шо рабочего да крестьянского брата в наших краях мало бувае. Потом у водопада Учан-Су разговорился с народом. Люд наш, большинство — рабочие: токари, шахтеры, железнодорожники, ткачи, есть и учителя, колхозники, всякого трудового человека можно встретить. Курортники — разговорчивые. Я привык к ним. Бывало, объезжаю лес на лошадке и все норовлю встретиться с курортниками. Рассказывал им о лесе, о "пьяной роще", — есть такая — корявые сосны покачнулись от оползней и похылылись в разни стороны — туды, сюды, — як пьяни. А то показував сосны. Эх, и сосны тут, — прямые, высокие. Рубят, проклятые фашисты, наши сосны, будто в душу мою гвозди вколачивают. До войны я все деревья знал наперечет. Боже упаси погубить такую сосну! Берегли красоту пуще глаза, все для добрых людей, а теперь…

Больше я ничего не слыхал, уснул.

Утром из города пришла дочь Василия Ивановича — Анна Васильевна. Она принесла тревожные новости: недалеко от санатория «Тюзлер» ей встретились вооруженные немецкие группы. На некоторых поворотах и высотах фашисты строят оборону.

Анна Васильевна работала в Ялте. Боясь за оставшихся в лесу и связанных с нами родителей, она часто посещала их и настаивала на переселении стариков в Ялту. Павлюченко все оттягивал переезд до весны. Зимой непроходимые снега хорошо защищали лесника от частых наездов немцев, но с наступлением тепла вот-вот должна была открыться дорога, и теперь Павлюченко с женой, пожалуй, в самом деле было лучше уйти из этих обжитых мест. Находиться в партизанском отряде семидесятилетним старикам было бы, разумеется, физически слишком тяжело.

Начав подготовку к взрыву, мы сами предложили старикам уйти в город. Ведь после взрыва каратели непременно заподозрят лесника и, не задумываясь, расстреляют всю семью.

Утром мы прощались со славными стариками. Партизаны тепло провожали их, каждый старался засунуть в мешок Марии Павловны кусочек сахара — свою дневную норму, полученную от Федосия Степановича.

Мы энергично взялись за закладку взрывчатки. Кучер и Кулинич опутывали телефонным кабелем места взрыва и соединяли кабель в одну сеть, концы которой тянулись к домику Василия Ивановича, где был установлен индуктор от старого телефона.

Автоматчики прикрывали дорогу на семнадцатом километре.

В штаб прибежал разведчик Малий, взволнованно доложил:

— Из района санатория «Тюзлер» направляются к нам каратели.

— Много?

— Две колонны.

— Задержать!

— Есть!

Мы спешили. Весь штаб стал помогать подрывникам.

Оставив вместо себя старшего, я отправился к саперам.

Бурные потоки снеговой воды, текущей со склонов скалы Шишко, очень мешали работе наших диверсантов. Промокшие насквозь, партизаны торопились закончить подготовку.

— Как, Кулинич?

— Проклятая вода задерживает, давно бы все закончили.

— Сколько заложили?

— В пяти местах.

Мы осмотрели штабеля снарядов. Места для взрыва были подобраны удачно. Взрыв на любом повороте разрушал все нижние опорные стены, и от обвала верхней части дороги неминуемо должна была обрушиться и нижняя часть.

Встретил Захара Амелинова. Он шел ко мне торопливо, был взволнован.

— Гитлеровцы рядом, надо взрывать! Собирай народ в домик лесника.

Дали команду. Партизаны собрались. У ручки индуктора — начальник штаба ялтинцев Кулинич. Напряженная тишина.

— Вася, приготовиться!

Послышался лай собак.

— Взрывай!

Кулинич резко повернул ручку, крутнул — тишина. Еще раз… Ни звука.

— Что случилось? Взрывай! — крикнул я, весь вспотевший от волнения.

— Не знаю, — Кулинич еще раз повернул ручку, — ни звука. Он бросился к проводам, попробовал на искру.

— Здесь все в порядке… надо идти ниже, где-то разрыв. А может, фрицы оборвали?!

Вдруг совсем близко затрещали автоматы.

В комнату вбежал старик Харченко:

— Фашисты! Кругом фашисты. Идут сюда!!

— Комиссар, дорога за тобой, в случае чего, жди нас на скале Шишко, — выбегая, крикнул я.

Кучер, Кравец, Кулинич и Малий, намотав провод, скрылись вслед за комиссаром. Мы с автоматчиками сосредоточились за домиком в крутой балке.

Вдруг мы услышали стрельбу внизу. Она была сильная и приближалась к нам. Там — дорога, комиссар, люди… Неужели их обнаружили?

Группа партизан бросилась вниз. Стрельба все усиливалась. В промежутках я четко слышал крики, потом — частая дробь наших автоматов… Опять крики…

— Скорише, скорише! — торопил всех Харченко, нагруженный до отказа партизанскими продуктами.

Прыгая со скалы на скалу, мы через несколько минут встретили раненного в плечо комиссара и Малия.

— Ну, что?

— Кравец и Кучер вдоль провода пошли, а мы немцев отогнали.

— Идем, Малий! — позвали мы партизана и стали спускаться к диверсантам.