В гостях у Рема или разведчик из будущего

— Есть, есть! — закричал кто-то из толпы совсем неподалёку. Штрассер глянул туда и увидел довольно крепкого штурмовика, что энергично пробивался в сторону трибуны.

— Ну, если вам есть что сказать, прошу на сцену, мы предоставим вам слово.

— Так пробиться ещё нужно! — закричал тот в ответ.

— Партайгеноссен! Пропустите, пожалуйста!

Толпа стала раздаваться в стороны, пропуская сквозь себя наглого штурмовика в незначительном звании. Тот воспользовался этой оказией и стал активнее продвигаться вперёд, пока не оказался у трибуны. Кто-то из помощников Штрассера подал ему руку, и, ухватившись за неё, Шириновский вскочил на ораторскую площадку.

— Кто вы?

— Обершарфюрер фон Меркель!

— Вам есть что сказать?

— Да!

— Готовы!

— Да.

— Хорошо, только советую говорить громче, вы же видите, сколько собралось сейчас людей вокруг?

— Да, понял.

Грегор Штрассер улыбнулся, не переставая пристально рассматривать Шириновского, потом кивнул и, подойдя к трибуне, прокричал:

— Партайгеноссен! Слово предоставляется одному из вас. Не лидеру или партийному функционеру, а одному из вас, тому, кто сейчас вместе со своими товарищами стоит и охраняет митинг. Прошу!

Шириновский кивнул и, сделав два шага, взошёл на трибуну. От волнения у него мгновенно пересохло во рту. Ладони стали влажными, их хотелось спрятать, и он положил руки на узкую площадку кафедры. Сама кафедра представляла собой переносную деревянную конструкцию, сейчас стоявшую на площадке квадратной сцены, наскоро сколоченной из еловых досок.

Волнение, которого он уже давно не испытывал, продолжало держать его горло в нервном спазме, и это несмотря на его поистине огромный опыт публичных выступлений.

Но сейчас он просто не знал, что говорить. Электорат-то совсем другой. Он знал, что говорить можно и нужно в России, а вот что говорить в Германии периода Веймарской республики, только догадывался. Особенно имея в виду его статус и ту форму, которая сейчас надета на нём!

Полный раздрай и желание сказать правду обо всём, что он думает, боролись в нём с застарелой, как камень, циничностью прожжённого политика и интригана. А может, только благодаря этой самой циничности, он и мог ещё что-то попытаться придумать востребованного и актуального для данной публики.

Ему нужно сказать такое, что смогло бы зацепить немцев и выделить его из общей массы штурмовиков, дав возможность сделать в ближайшем будущем небольшую карьеру. Сложно, но можно. Шириновский, собрался с мыслями, глубоко вздохнул и… заговорил.

В это время, Грегор Штрассер отступил назад к своему младшему брату Отто:

— Что ты думаешь про этого штурмовика?

— Что я думаю? — младший брат кинул взгляд на Грегора. — Обычный штурмовик. Я его не знаю, вряд ли он подослан. Видно, что новичок и не думает ни о чём, кроме того чтобы ляпнуть во всеуслышание какую-нибудь глупость и слезть с кафедры, как народный трибун, обрётший внезапную популярность. Давай послушаем его, но будь начеку, мало ли какую чепуху он вдруг станет нести. Это нужно пресекать сразу, иначе потом беды с ним не оберёшься. Будет очень глупо подставиться таким вот образом.

— Я тебя понял, брат, не первый раз. Послушаем, что он скажет.

Шириновский выдохнул и начал речь:

— Фольксгеноссен и партайгеноссен! Меня зовут Август фон Меркель, я обычный штурмовик, такой же рядовой член партии, как и все вы, и сегодня пришёл вместе со своими товарищами для того, чтобы охранять этот митинг! Я счастлив, что сейчас стою перед вами, а вы слушаете меня. Я простой рабочий, как и многие из вас, я воевал и сейчас выполняю свой долг перед немецким народом, защищая его от происков коммунистов. Первого мая этого года я участвовал в разгоне их демонстрации, где мне проломили голову ударом железного кастета и чуть не убили. Многие мои товарищи пострадали в тот день, а девятнадцать из них погибли в ходе отражения коммунистической агрессии. Я мог быть двадцатым, но я выжил и снова служу немецкому народу. Да здравствует Германия! Да здравствует сильный и могучий немецкий народ! Зиг унд Хайль!

Толпа, настороженное слушавшая его, тут же откликнулась, повторив древний общегерманский клич, но скорее по привычке, чем по наитию. Не сказать, что им прям понравилась речь Шириновского, но в то же время ничего противоречащего общему смыслу митинга он не произнес.

— М-да, — шепнул Отто Штрассер Грегору. — Что-то в этом штурмовике есть. Слабо, но есть, послушаем, что он запоёт дальше, этот простой рабочий по имени фон Меркель.

Шириновский перевёл дух, первая часть его короткого выступления, он считал, подошла к концу, но требовалась и вторая, и, желательно, третья. Здесь, правда, уже было намного сложнее, потому как следовало что-то сказать по делу. А он не имел особого желания лить воду на мельницу Штрассеров, так же как и на их антиподов Гитлера с Геббельсом. И вновь он начал с обращения ко всем присутствующим:

— Соратники! Я сегодня слушал вместе с вами наших ораторов, и вот что я для себя уяснил. Мы живём сейчас в непростом времени, мы подвергнуты рабским и унизительным контрибуциям, мы практически не имеем армии, нам не дают развиваться, превратив чуть ли не в рабов. И мы должны, наконец, разорвать все цепи. Нас боятся и поэтому и держат в узде, всячески ограничивая нашу мощь, разлагая армию и не давая стать сильнее. А мы можем. МЫ– МОЖЕМ! Нам предлагают разбить страну на маленькие кусочки, вернувшись на триста лет назад, и говорят, что так будут делать все. Я верю, что это возможно и в то же время весьма трудно. Может быть, это действительно нам нужно и принесёт пользу, но я лично хочу, чтобы Германия собралась воедино и возглавила всю Европу. Мы должны быть лучшими в Европе! Мы должны быть самыми сильными! Мы должны повести за собой их всех и поставить на место и лягушатников, и островитян. Мы арийцы, мы лучшие. Зиг унд Хайль!

Толпа, уже более внимательно слушавшая его, тут же слитно откликнулась.

— М-да, — Отто Штрассер глянул на выступающего штурмовика, — а он не так уж и прост. Пора бы его речь и закончить.

— Он уже закончил, — кивнул Грегор и пошёл к выступающему.

— Когда мы едины — мы непобедимы! — выставив вперёд руку с торчащим указательным пальцем, орал Шириновский. — Мы сделаем их всех! Зиг унд Хайль!

— Спасибо! — сказал подошедший сзади Грегор Штрассер. — Вы хорошо сказали, но времени для вас больше нет.

Шириновский оглянулся, кивнул и, не говоря ни слова, тут же вышел из-за трибуны и без задержки спрыгнул со сцены. Свою минуту славы он уже получил, а дольше находиться на сцене, право, не стоило. Тут уж лучше подстраховаться, чем наоборот. Он и так исчерпал весь лимит своей минуты славы.

Штрассер не стал его останавливать, а только проводил взглядом его спину, когда тот быстро шёл на свое место сквозь уступающую ему дорогу толпу. Пожав мысленно плечами, он встал за кафедру:

— Ну, что же, один из вас высказал своё мнение, и, признаться, довольно интересное, а теперь я предлагаю приступить к завершающей части нашего митинга, после чего мы пройдём маршем по главным улицам этого района Берлина.

Шириновский вернулся на своё место, внутренне ликуя, ему всё же удалось сделать то, что он хотел. Пусть всё получилось не так хорошо, как он планировал и грезил, но лучше уж так, чем вообще никак. Его наверняка заметили, теперь оставалось только ждать, и ждать очень терпеливо.

Шольц с искренним удивлением хлопнул его по плечу:

— Ну, ты даёшь, Август! Раньше-то был молчун молчуном. А сейчас как двинул речь, так у меня аж глаза на лоб полезли от удивления.

— Поумнел я, вот и результат!