В «игру» вступает дублер

— Причём здесь сук? — озлился Гук.

— Вы что, не следите за событиями? Уже ни для кого не секрет, что немцы скоро побегут отсюда на запад. Собираетесь бежать с ними? Не думаю, что вы до такой степени наивны. Здесь, на чужой земле, вы им нужны, а там, на своей, они вас вышвырнут, как щенка! Даже и раньше.

— Не вам судить! — вспылил Гук.

— Судить будет Родина, — отчётливо произнёс Зигфрид. — Но у вас есть возможность заслужить снисхождение.

Гук молчал.

— Вы дадите мне официальные списки заключённых и подозреваемых, — потребовал Зигфрид, — поскольку на вашу память я не надеюсь. А потом сделаете всё возможное, чтобы кое-кого освободить.

— Ну, знаете, я не бог!

— Но вы участвуете в допросах, и оттого, как переведёте, как охарактеризуете человека, многое зависит. В ваших интересах проявить благоразумие. А теперь быстро, при мне, прочитайте это.

Зигфрид подал Гуку письмо. Едва развернув листок и увидев знакомый почерк, Виктор побледнел. Несколько секунд он сидел, не двигаясь, не в силах прочесть ни строчки, потом с ненавистью устремил взгляд на Зигфрида.

— Списки нам нужны в самые ближайшие дни, — сказал Зигфрид и вышел, оставив Гука один на один с материнским письмом.

Выстрелы у театрального подъезда

Хроника. Весь декабрь войска Северной группы Красной Армии, контратакуя противника, с одной стороны, изматывали его, а с другой — сковывали, не давая возможности перебросить крупные силы на помощь немецкой армии под Сталинградом.

* * *

— Меня ещё не забыли в этом доме?

Зигфрид, улыбаясь, смотрел на Анну. Она, смущаясь, отступила и пропустила его в комнату. Из соседней послышался голос Вагнера:

— Кто там, Аня?

— Это Сергей Иванович (для отца он так и оставался Ларским).

— А-а-а, артист, — привычно встретил Вагнер входящего Зигфрида. — Чего долго не был? Или уже немецкий выучил лучше, чем русский?

— Так, знаете, побаливал.

— А-а-а, как та старуха из присказки: и помереть не померла, только время провела.

— Неужели вы мне смерти желаете? — весело спросил Зигфрид.

— Чего уж там, живи. Сейчас только жить. Скоро всё по-старому будет. А нам при нашем порядке лучше, чем при новом.

Старик закашлялся и стал искать трубку.

— Пап, ты и так кашляешь, а сам опять за табак.

— А вот потому и кашляю, что давно не курил. Табак-то как раз горло и прочищает.

— Я не понял, — осторожно сказал Зигфрид, — что вы там о новом и старом порядке?

— Ну как же… Клейст дома почти не бывает. Как-то собрал офицеров, а утром все вместе уехали. Дня через три появился, посидел вечер и снова в дорогу. Банкетов уже не устраивает, туда-сюда мотается. А вчера шофёр его, унтер-офицер Динн пришёл ко мне в котельную масло машинное греть. Скучный такой. Я его спрашиваю, где, мол, хозяин. На передовой остался, отвечает. Вот, оказывается, куда они метнулись. Все там, и Маккензен, и Кестринг. Я у Динна спрашиваю, чего он не в настроении. Отвечает: «Плохи дела наши. Уезжаем. Генерал прислал сказать, чтобы вещи укладывали». И правда, как забегали дежурный офицер с солдатами. Ящики огромные откуда-то притащили, стали набивать, да не его костюмами, а картинами, мехами, посудой красивой, хрусталём, коврами. Не думал я даже, что у нас в городе столько добра.

— Да уж, наверное, много всего, — вмешалась Анна, — если прибыли специальные части, чтобы вывезти отсюда в Германию ценности и продовольствие. Бургомистр издал приказ № 141, в котором говорится, что каждая семья должна сдать на приёмные пункты горуправы не менее одного мешка вещей. И срок дал — три дня.

Вагнер, покуривая трубку, изредка поглядывал на Зигфрида, потом спросил:

— Ну, а ты, артист, уедешь или останешься?

— Как театр, так и я, — неопределённо сказал Зигфрид.

Ему так хотелось остаться с Анной наедине, сказать ей, как он скучал по ней, думал о ней. Сказать, наконец, о том, что им предстоит работать вместе на новом месте, что они теперь не будут надолго разлучаться. Но Вагнер сидел в комнате, покручивая головой, как старый ворон, и пыхтел трубкой. Потом, будто между прочим, сказал:

— Профессорша-то затосковала. То всё с генералами, а теперь и более низшим чинам дозволяет навещать себя — лишь бы от скуки не маяться.

— Меня уже дважды звала к себе, — раздумчиво проговорил Зигфрид. — Раз на бульваре встретила, другой — у входа в театр. Болтает, будто старая знакомая.

Он выразительно посмотрел на Анну, и она поняла, что неплохо бы узнать, отчего это: действительно ли от скуки или за этим что-то кроется. Как-то он даже сам намеревался установить с вдовой более тесные контакты, чтобы получать побольше информации о командующем и его окружении, а возможно, и привлечь эту женщину в качестве помощницы, но настораживали её легкомыслие и какая-то нарочитость в болтовне. Вот сейчас, когда все генералы её оставили, она, наверное, будет искать опоры в другом месте. Это может пригодиться. Анна ответила Зигфриду понимающим взглядом.

— Вертихвостка, — высказался в адрес вдовы Вагнер.

Старик по-прежнему курил, сидя на диване, как видно, и не думал удалиться. Зигфрид понял, что сегодня разговор не состоится, посидел ещё немного, сказал, что зайдёт в другой раз, и ушёл.

От Почтового переулка и до бульвара всё думал об Анне. Милая, чистая, доверчивая… Но характер чувствуется. Вернее, не столько сила, сколько достоинство. Такая себя нигде не уронит, не то, что Антонина.

Кстати, что же это за интерес к нему у Антонины? Не может быть, чтобы чисто женский. Кто-то ею руководит. Пожалуй, не Шкловский. Тот и без неё знает достаточно о Сергее Ларском. Гук? Маловероятно. Он без всяких дополнительных сведений мог бы его утопить, если бы не боялся расплаты. А вот тот, что сидел во время допроса в кабинете Коха… Фишер! Вот это вполне вероятно. Гестапо ищет подпольную группу, привлекая все возможные средства. А Зигфрид видел раза два, как Антонина выходила из гестапо. Выйти оттуда без конвойного сопровождения может только свой человек.

Зигфрид даже остановился, пронзённый этой мыслью. Проверить её не так уж и трудно. Может, всё-таки пойти на сближение с фрау Антониной, принять её предложение «посидеть за чашечкой кофе»?

В отсутствие фон Клейста обер-лейтенант Фишер не считал нужным церемониться с фрау Антониной. Вместо того, чтобы появиться у неё во флигеле, он вызвал её к себе, в кабинет гестапо. Она вошла, благоухая дорогими духами и поигрывая чернобуркой, охватывающей шею и плечи, но Фишер сразу сбил с неё эту напускную весёлость, сказав жёстко и безапелляционно:

— Я не думал, фрау Антонина, что в вашей красивой головке находятся куриные мозги.

— Фи! Как грубо! — попыталась удержать прежний престиж Иванько.

— Зато метко! — сказал Фишер. — То, что вы в отсутствие генералов забавляетесь с их помощниками и не гнушаетесь даже шофёром — дело ваше. Но вы за столько времени ничего толком не узнали о господине Ларском и фрёйлейн Вагнер, и это уже моё дело!

В голосе Фишера звучала угроза. Антонина не на шутку струхнула. Хоть у неё и куриные мозги, как он изволил выразиться, она прекрасно понимала, что ни фон Клейст, ни Кестринг, ни Шойс теперь ей не защита. До неё ли им! Даже унтер-офицер Динн вряд ли возьмёт её с собой, уезжая на запад. Да и что он сможет ей дать? Не зная, как устроить свою дальнейшую судьбу, Антонина могла рассчитывать сейчас только на Фишера, да и то в качестве его помощницы в таких щекотливых делах, как это. И Антонина, смиренно опустив очи, проговорила с некоторой долей обиды: