В июне тридцать седьмого...

— До свидания...

Хлопнула дверь, послышался металлический звук закрываемой щеколды.

Григорий Каминский поднял глаза — Ольга, замерев, смотрела на него. Букет сирени лежал на подоконнике.

— Ты прости меня...

— Ну что ты? За что?

Он вынул из кармана брюк часы-луковку, щёлкнул крышкой.

— Мне пора. До собрания осталось меньше часа.

— Иди...

— Я завтра всё расскажу тебе.

— Хорошо.

Григорий сказал очень тихо:

— Я люблю тебя...

Оля не ответила, опустила голову.

...Каминский быстро шагал по Киевской: до начала собрания необходимо переговорить с несколькими товарищами, решили встретиться без четверти пять.

Его трепала знакомая лихорадка нетерпения, всё отодвинулось на задний план, ничего не существовало, кроме главного. Он уже не думал об Оле, просто забыл о ней, как будто только что не стоял под окнами тифозного отделения больницы. А главным было — сегодня, через полчаса, расколоть тульскую социал-демократическую организацию, вывести из неё большевистскую фракцию. И — действовать самостоятельно.

«Мы правы, правы! — говорил он себе сейчас. — Другого пути нет. Объединение ведёт в болото».

Всё было ясно ещё накануне Апрельской конференции партии.

Тульский комитет объединённой социал-демократической организации большинством голосов, причём подавляющим большинством, выступил против посылки своих делегатов на конференцию, считая её («И совершенно справедливо!» — подумал сейчас Григорий) ленинской. Другими словами, комитет проголосовал против Владимира Ильича. Куда же дальше?

Да, за два месяца проделана огромная работа: созданы большевистские ячейки во многих цехах оружейного и патронного заводов, главным образом из молодых рабочих (не напрасен был его приезд в Тулу летом шестнадцатого года!), значительное число депутатов в Тульском Совете начинает разделять их взгляды. Основная проблема, однако, остаётся острой и сейчас: молодые члены партии, вступившие в неё недавно. Многие колеблются в понимании решающего вопроса: отношение к войне. Вон и Саша Кауль упёрся: «В войне с Германией надо победить. Революция в стране, потерпевшей поражение, превратится в хаос».

...У подъезда Дворянского собрания толпится народ. Много знакомых. Пожимают руки. Улыбаются. К нему подошли Шурдуков и Кауль.

— Вот текст нашей резолюции об отношении к войне, — сказал Михаил Фёдорович. — Мы добавили один пункт. Посмотри.

— Я подчиняюсь партийной дисциплине, — холодно сказал Кауль, — но остаюсь при своём мнении.

— Ладно, Саша! — хлопнул его по плечу Каминский. — Пошли! Все постепенно встанет на место... — Он помедлил. — В твоей голове.

Белоколонный зал оказался заполненным до отказа — пришли не только члены объединённой социал-демократической организации Тулы, но и сочувствующие, среди них преобладала молодёжь.

«Тем более важно, — подумал Григорий, оглядывая зал, — довести дело до конца».

Именно сегодня.

Большевики занимали несколько средних рядов с левой стороны.

Вёл собрание Сергей Родионович Дзюбин. Держался он, как всегда, уверенна, подчёркнуто корректно, чувствуя свой вес, влияние на людей, интеллигентное обаяние.

На повестке дня стоял один вопрос: текущий момент и сегодняшние задачи. Потом прения.

— Слово для основного доклада, — сказал Дзюбин, установив тишину стуком карандаша по графину с водой, — предоставляется товарищу Лейтейзену. Прошу вас, Гавриил Давидович!

Доклад был коротким, тезисным. Главная идея его заключалась в следующем: чтобы революция победила, необходима единая социал-демократическая партия, в которую должны слиться все организации страны, исповедующие социалистическую идею. Для создания такой партии нужна общая платформа.

Вот эта платформа, говорил Лейтейзен, три её составные части: самостоятельная борьба пролетариата, исключающая его сотрудничество с буржуазией; свои задачи пролетариат осуществляет революционным путём, не допуская решения их половинчатыми мерами, которые предлагает мелкобуржуазная среда; интернациональная борьба пролетариата, которая положит конец империалистической войне, после чего начнётся восстановление Интернационала.

Если же платформа устраивает социал-демократические фракции России, уверял докладчик, есть все основания объединиться в монолитную партию.

Доклад Лейтейзена, судя по реакции зала, не удовлетворил никого, ни правых, ни левых.

«Эх, Гавриил Давидович, Гавриил Давидович! — сокрушался Каминский. — Надо же так умудриться: обойти все, буквально все вопросы, по которым мы ломаем копья!»

Начались прения. Было много эмоций, восклицаний, призывов, но в целом острых выступлений не было, особых разногласий тоже не обнаруживалось — большевики не выступали.

Правда, большинство ораторов, возникавших на трибуне, или критиковали Лейтейзена, или вовсе отвергали его тезисы.

Приступили к голосованию. Против тезисов доклада поднялась сто шестьдесят одна рука, «за» — сто тридцать одна, шестнадцать человек при голосовании воздержалось.

На невозмутимом лице Дзюбина всё-таки читалась некоторая растерянность.

— Что же, товарищи, — сказал он в вялой тишине, — к вопросам, поставленным в докладе Гавриила Давидовича, мы ещё вернёмся. Их надо бы обдумать. А теперь... Перейдём к текущим делам. Кто хочет получить слово?

— Пора! — прошептал Каминский на ухо Шурдукову.

— Я хочу получить слово, — спокойно, но громко сказал Михаил Фёдорович, поднимаясь со своего места.

— Прошу! — В голосе Дзюбина прозвучало плохо скрытое беспокойство.

Шурдуков появился на трибуне.

— Наша большевистская фракция, — сказал он, — предлагает уважаемому собранию принять резолюцию об отношении к войне...

Шумок прокатился по залу.

— Вы на каждом собрании предлагаете ваши резолюции о войне! — прозвучал негодующий возглас.

— Верно, предлагаем, — невозмутимо откликнулся Михаил Фёдорович. — И будем предлагать. Думаю, теперь уже не вам, товарищи дорогие, а, скажем, Совету, когда к нему перейдёт власть.