В Калифорнии морозов не бывает

— Это потому, что ты в Косю влюбился? — спросила бесцеремонная Славка.

— Ну, влюбился, — со вздохом признался Максим.

— Тогда вам надо жениться, — тоже со вздохом решила Славка. — Когда влюбляются, тогда приходится жениться, никуда не денешься.

— Чтобы жениться — это надо, чтобы и она в меня влюбилась, — печально объяснил Максим. — А она что-то всё никак…

— Да ладно, не печалься, — снисходительно сказала Славка с бабулиной интонацией. — Ещё не вечер. Каждый кузнец своего счастья. Надо брать инициативу в собственные руки.

— Я боюсь, — серьезно сказал Максим.

— Ну, так и останешься старой девой, — недовольным тоном заявила Славка.

Максим захохотал. Александра за дверью тоже хохотала, зажимая ладонью рот, — старалась, чтобы эти двое не поняли, что она слышала их разговор. Подслушивать нельзя. Но она была рада, что подслушала. Во-первых, она же не нарочно. А во-вторых, после подслушанного разговора она действительно как-то сразу переменила отношение к Максиму. Нет, не влюбилась, но опасаться перестала. А потом влюбилась. И даже не заметила — когда. Всё, вроде бы, шло как всегда, Людмилу выписали, Максим сам её привёз из Москвы. Максим приезжал к ним каждую неделю на выходные, привозил сумки с продуктами, какие-то детские вещички Славке, косметику и духи — Людмиле, новомодные кастрюли и сковородки — Евгении Семёновне… Александре ещё однажды вручил цветущий комнатный цветок в горшке, но она тогда же строго предупредила, чтобы впредь такое не повторялось. И те цветы, что есть, уже девать некуда. Максим без видимой обиды согласился: ладно, не надо — так не надо. Он вообще вёл себя, как член семьи. И даже — как глава. Советовался с Евгенией Семёновной по хозяйственным вопросам, но, например, мастеров, которые должны были что-то починить, поправить и покрасить, находил сам. И работу Людмиле нашёл сам — в семье своего приятеля, учить двух дочерей этого приятеля английскому языку. С проживанием, с полным содержанием и с хорошей зарплатой. Людмилу сразу взяли, даже собеседования не потребовалось, рекомендации Максима хватило за глаза. А ведь Людмила тогда, ещё до сломанной ноги, мечтала устроиться в Москве хотя бы домработницей. Вот как всё получилось.

Людмилу на новую работу, в Москву, Максим тоже повёз сам. Тогда у Александры как раз оставалось дней десять от отпуска, и она поехала с ними. На всякий случай: познакомиться с работодателями, уточнить условия работы. Познакомилась, уточнила, и под хорошее настроение согласилась отметить это дело с Максимом в ресторане. Во время обеда они по-приятельски болтали ни о чём и много смеялись, а когда выходили из ресторана, Максим сказал:

— Шурёнок, ты не представляешь, как я тебя люблю.

— И я тебя люблю, — легко сказала Александра. Посмотрела в его ошеломлённое лицо и взяла инициативу в свои руки: — Максим, ты меня когда-нибудь позовёшь к себе? Или у тебя другие планы? Смотри, а то так и останешься старой девой.

— А я всё никак не могу придумать, как тебя заманить, — растерянно признался Максим. — Сейчас, сейчас… Надо взять такси, а то у меня руки что-то трясутся, я не смогу машину вести, тем более — с тобой…

Александра тогда мельком подумала, что подобное признание от кого-нибудь другого она бы приняла, скорее всего, с неприязненной насмешкой. А от Максима — как будто именно этих слов и ждала. Ну да, влюбилась. Очень сильно. Такого она от себя не ожидала. Она никогда не была влюбчивой. Даже в юности, собираясь замуж за Валеру, она ясно понимала, что выходит замуж не потому, что сама безумно влюбилась, а потому, что безумно влюбился он. По крайней мере, тогда ей так казалось. И это было незнакомо, лестно и… интересно. К тому же, он был завидным женихом: красивый, сильный, самостоятельный. А она была маленькой, робкой и до того незаметной, что даже в школе в неё никто не влюблялся, хотя в школе без конца все влюблялись во всех. Она даже гордилась тем, что в школе во всех остальных девочек без конца влюблялись, а первой из всего класса замуж вышла она. А потом, после гибели родителей, после развода, после того, как бывший муж отравился, — для симуляции самоубийства, а получилось, что на самом деле чуть не умер, заработав перитонит, — на Александру свалилось слишком много других забот, серьёзных, настоящих, и думать о каких-то там влюблённостях было некогда. Иногда она ловила себя на том, что воспринимает довольно частые знаки внимания представителей мужского пола с подозрением и даже с неприязнью. Подумаешь — любовь! Валера вон как безумно любил, а что получилось? Евгения Семёновна говорила: «У тебя, деточка, голова всегда работает, никогда не отключается. Так ты никогда мужика не выберешь, в любом увидишь что-нибудь не то». Александра и не собиралась выбирать. Она не была влюбчивой — и всё, и нечего об этом много думать. У каждого свои недостатки.

А тут вдруг влюбилась…

Нет, наверное, всё-таки не вдруг. С первой встречи с Максимом прошло почти полгода, так что она успела много о нём узнать, привыкнуть к нему, присмотреться…

Да ладно, при чем тут «присмотреться», не надо врать себе. Она присмотрелась к Максиму в первую же встречу, а потом опасалась вовсе не того, бандит он или не бандит, а как раз вот этого своего внезапного понимания, что он — судьба. И если даже бандит — то всё равно судьба. Но совсем другая. Вот как, оказывается, бывает. А ведь она в глубине души слегка презирала тех женщин, которые, не включая головы, влюблялись в первых встречных. Считала, что голова должна всегда работать, что все эти измены, страдания, разбитые сердца — сбой системы в результате не вовремя отключённой головы. И ведь, кажется, у неё-то самой голова не отключалась, а всё равно… Вот так-то. Не суди, да не судим будешь.

В такси, когда они впервые ехали домой к Максиму, сидели вместе на заднем сидении, тесно прижавшись друг к другу и держась за руки, Александра слушала, как бьются их сердца — совершенно одинаково, одновременно, сильно, и эти удары отдаются в переплетённых пальцах. Её голова не была отключена, но работала в неожиданном направлении: Александра всё время думала, что у неё не слишком новое бельё, не модное и не красивое. Над ухом тихо хмыкнул Максим, тревожно шевельнулся и сказал:

— Знаешь, о чём я сейчас думаю? О носках. Кажется, у меня один носок рваный. Ты меня за это не запрезираешь? Я подумал: надо заранее честно предупредить, а то вдруг… Ты не бойся, у меня дома новые есть, много, ещё даже в упаковках.

Александра уткнулась лицом ему в плечо и засмеялась. Судьба, ну, вот абсолютно ясно, что судьба.

— А я сразу догадался, что ты — моя судьба… — Максим потёрся шершавой щекой о её висок и ухватился за её ладонь обеими руками. — Только ужасно боялся: вдруг ты не догадаешься, что я тоже твоя судьба.

Александра глубоко вздохнула, зажмурилась, отключила голову и сказала:

— Я догадалась.

Лифт неторопливо полз на восьмой этаж, они стояли в лифте, крепко обнявшись, смотрели друг на друга, молчали и улыбались. У двери своей квартиры Максим с трудом выпустил её из рук, стал шарить по карманам в поисках ключей, нашарил, торопливо дёрнул — футляр с ключами выскочил из кармана, как лягушка, прыгнул на пол и поскакал вниз по лестнице. Максим помчался за ним, на ходу крича:

— Стойте, гады, а то замки поменяю, а вас всех выброшу на помойку! Сдам в металлолом! Подарю домушникам!

Александра стояла на площадке и хохотала, обессилено держась за стену. Дверь напротив приоткрылась, над натянутой цепочкой сверкнули любопытные глаза, старческий голос без половых признаков подозрительно спросил:

— Ты кто ж такая будешь? Уж не жена ли? Когда ж Максим успел жениться? А я ничо не знаю!

— Я не жена, — сквозь смех ответила Александра. — Я… не знаю, кто. Наверное, любовница.

— Таких любовниц не бывает, — наставительно сказал голос. — Ты не скрывай, я ж всё равно узнаю. Вот ведь люди! Себя оговорить готовы, только чтоб на свадьбу не тратиться.

— Василь Василич, это моя невеста! — крикнул Максим, торопливо поднимаясь по лестнице. — Мы вас на свадьбу обязательно пригласим!

— А, ну смотри, пообещал, — сказал голос.

Дверь закрылась.

Александра перестала смеяться, вытерла ладонями глаза и спросила:

— Зачем ты обманываешь соседей?

— Я не обманываю, — пробормотал Максим, торопливо возясь с замками. — Пригласим, чего ж не пригласить, жалко, что ли… Мы три свадьбы сыграем, ага? Одну для своих, другую для кого попало, а третью — специально для Василь Василича.

— Погоди… — Александра попыталась включить голову. — Какая свадьба? Мы ещё даже не говорили…

— Поговорим, — пообещал Максим, втаскивая её в квартиру. — А как же, вот прямо сейчас и поговорим.

Но вот прямо сейчас поговорить о свадьбе им не удалось. Вообще-то — ни о чём не удалось поговорить. Кажется, Максим что-то говорил, но она потом не могла вспомнить ни одного слова. И она, кажется, тоже что-то говорила, но вряд ли он слышал её слова. Да и какие слова можно услышать в середине снежной лавины? Только лавина была не холодной, а теплой, даже горячей, так что — вряд ли снежная. Наверное, это был горячий самум. Иди — девятый вал. Или землетрясение. Да, скорее всего — именно землетрясение, иначе чем объяснить, что всё вокруг качалось, падало, рушилось, и на ногах устоять было совершенно невозможно… Вот как можно умереть от любви. А ведь она никогда не думала, что такое может быть на самом деле. Она думала, что «умереть от любви» — это расхожий штамп авторов сентиментальной прозы, придуманный просто потому, что эти авторы не знают других слов. Сейчас и она не могла вспомнить других слов. Да и не нужны были другие. Ибо уже всё сказано: умереть от любви! Гениальный расхожий штамп. Александра умирала от любви.

Она очнулась от того, что Максим кусал её за мочку уха — довольно сильно, между прочим! — и бормотал:

— Я умираю от любви. Шурёнок, я умираю от любви. Не смейся надо мной, я не помню других слов… не знаю. Я не очень образованный. Я мало читал, особенно про любовь. Больше никаких слов не помню. Я умираю от любви.

— Я тоже умираю от любви, — сказала Александра. — Но я же не отгрызаю тебе ухо. А ты мне отгрызаешь. Зачем?

— Чтобы ты проснулась, — объяснил Максим. — И чтобы чистосердечно призналась, что любишь меня.