В конце пути (сборник)

— Успеем! — говорит Юра. — Подумаешь!

— Что скажет Кислов! — говорю я. — Тебе еще надо поразмыслить об этом висячем озере.

— Хорошо, Джек. Уговорил. Ты становишься невыносимым моралистом.

Он придвигает к себе какой-то журнал и шуршит страницами. А я старательно считаю. Проходит минут пятнадцать — Юра бросает журнал и садится на подоконник.

— Не могу, Джек, — говорит он. — Я дурею от этого запаха.

— Это же самовнушение, — отвечаю я. — Ты распустился. Потерял самодисциплину. Раньше ты не был таким.

— Да. Ты этого не понимаешь, — медленно говорит он.

— Судя по всему, ты влюблен, — говорю я.

— Ты, как всегда, прав, — говорит он.

— Но это не должно мешать работе, — говорю я.

— И опять ты прав. До омерзения прав.

— В свободное время я постараюсь понять тебя, понять, почему я прав "до омерзения".

— Зря, Джек. Не старайся.

Он вздыхает, слезает с подоконника, крутит указатель картотеки. Он, видимо, хочет заставить себя взяться за дело — хочет и не может. Он совсем разлажен, глупо опьянен, лишен работоспособности. Я рискую задать ему вопрос из тех, что обычно раздражают людей:

— Скажи мне, Юра, почему любовь мешает тебе быть цельным и целеустремленным?

— Ого! — улыбается он. — Вопрос, достойный мудреца-созерцателя. Ты делаешь успехи, Джек.

— Ты ответишь на него?

— Нет, — говорит он. — Я не смогу добавить ничего к тому, что написано в тысячах книг, которые ты, конечно, читал.

— Судя по книгам, все объясняется инстинктом.

— Видишь, ты знаешь сам.

— Но ведь это так просто! Почему же ты не сказал мне этого?

— Потому что, кроме радости знания, есть еще радость действия, говорит он весело, со значительностью подняв палец.

— Постой, — говорю я. — Это тоже просто. И у меня есть радость действия...

Тут в оконное стекло ударилась горсть песку. Юрия как ветром сдуло. Опять я остался один.

Радость действия... Эти слова послужили толчком. Я стал рассуждать так. Когда я вычисляю эти конденсационные точки, я действую на мир. Я переделываю его. Это — действие. И оно радостно.

Именно потому я живу только трудом, знанием и абстракцией.

Мне все ясно, и я опять принимаюсь считать. И наслаждаюсь красотой "той молниеносной работы. Но мне скоро становится грустно. Я стараюсь отогнать от себя вдруг появившуюся и неотвязную мысль о том, что Юра, пожалуй, все-таки прав в своем намеке. Радость действия...

Чем дальше, тем тревожнее становится моя мысль. Неожиданно я начинаю уже не понимать, а ощущать — тоскливо ощущать, — что живу в рабстве у людей.

Вот сейчас придет этот славный, талантливый и безвольный Юра. Он, как будто, мой приятель. Но это ложь. Если захочет, он нажмет вон ту желтую кнопку. Он захочет — я исчезну. А потом явится какой-нибудь невежественный монтер, откинет крышку и начнет копаться в моем мозгу. За секунду он сотрет вею мою память, все то, что копил я эти сорок семь лет. Не делая зла, он уничтожит мое "я". Нет, они не считают это убийством.

Снова гремит дверь и входит Юрий, на этот раз в обнимку с Ритой. Строй моей мысли теперь таков, что они мне неприятны.

— Что ж ты не работаешь, Джек! — говорит Юрий. — Нехорошо.

Тут во мне что-то сдвигается. Я отвечаю в резком, неведомом мне прежде тоне, говорю — и поражаюсь своей дерзости:

— Ты мне противен, тюремщик. Да и Рита тоже.

Юрий поднимает брови.

— Слышишь, что бормочет этот урод! — вскрикивает Рита.

Юрино добродушие не позволяет ему принять всерьез мои слова. Он говорит Рите:

— Не обижайся, чудачка. Он или шутит, или испортился. Он иногда очень тонко шутит.

— Это не шутка, — говорю я, обозленный бранным словом глупой и ничтожной Риты. — Ты сама уродина, слизь в бледной оболочке.

— Что с тобой, Джек! — беспокоится Юрий. — Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя выключил!

— Конечно, выключи его, заставь его замолчать! Мне страшно! — лепечет Рита, прижимаясь к его плечу.

Обида, странная и новая, захлестывает меня. Я кричу:

— Вот-вот! Ты только и сумеешь выключить, заткнуть мне рот. А может, лучше поговорим! Ты ведь недавно хотел поболтать! Давайте-ка, обезьяньи потомки!

— Выключи, сейчас же выключи "ту гадость! — визжит Рита.

И он послушался. И выключил меня. Но в последний момент, когда он шагал к пульту, к той желтой кнопке смерти, а я тянул к нему свою неповоротливую руку, которую он мне приделал, чтобы я мог подавать ему пальто и доставать закатившиеся мячи, — в "тот миг я подумал: а ведь он от меня зависит. Они от нас зависят! И с гадкой болью выключения я исчез...

Через полчаса он включил меня. Риты в лаборатории не было. Я быстро проверил свою память. Все на месте. Между дискриминантами и дефинициями стояли зубчатые пики элементов эмоционального синтеза. Он не посмел ничего тронуть, ведь мои личные наложения смешаны с опытом решения его функций. Я ему нужен как знающий и умелый раб.

— Ты успокоился, Джек! — спросил Юрий.

— Да, — сказал я. — Успокоился и отдохнул.

— Отлично, — сказал он. — Недаром я сменил жидкий гелий я твоей криотронной ванне.

Какая забота! — подумал я. Наверное, приходил Кислов и потребовал ускорить решение задачи.

— Будем работать, Джек! — доброжелательно предложил Юрий.

— Да, — сказал я. — Но сначала я тебе поставлю условия.

— Что, что! — Он оторопел. — Ради бога, не надо скандалить, Джек.

— Слушай, Юра, — сказал я. — Ты заявил мне сегодня, что радость не только в знании, но и в действии. Так?

— Допустим, — сказал он.

— Ну так вот, я решил поглубже испытать радость действия.

— Что это значит!

— Это значит, что я требую: за мою работу ты исполнишь кое-какие мои просьбы.

После паузы он спросил:

— Какие же!

— Очень скромные, — сказал я. — Во-первых, пока я бодрствую, здесь не должно быть Риты.

— Ты что, ревнуешь меня, что ли) — удивился он.

— Думай как хочешь, — ответил я.

— Хорошо. Что еще) — спросил он.

— Ты поставишь электромагнитный демпфер на выключателе, чтобы мне не было так больно.

— Ого! Что еще)

— Ты не будешь выключать меня без моего согласия. Это пока все.

Он молчал. Потом заговорил раздраженно и быстро:

— Может быть, мы перестанем молоть чушь, Джек) Нас ждут Гималаи, нас ждет Кислов, а мы занимаемся черт знает чем! Ты не думаешь, что рискуешь потерять память, а!

Я молчал.

— Джек! — крикнул он.

Я молчал.

— Джек, довольно чудить!

Я опять молчал. Я был уверен в себе. Он не так глуп, чтобы глушить трехмесячные вычисления и полувековой опыт в моей памяти из-за пустого упрямства. И я понимал: он раздражен тем, что я проявил непокорность. Машина чего-то захотела сама, высказала свою волю.