В конечном счете

Клуб «Ламет» находился на улице Миромениль и занимал два этажа невзрачного здания. Лифт не работал, а лестница была грязноватая. Однако «Ламет» принадлежал к старейшим парижским клубам, а Руэр и Морни сделали его модным. Долгое время он был «политиканским», потом стал клубом финансистов, а в кризисные тридцатые годы и мелких биржевых дельцов, но несколько «чисток» вернули ему его настоящее лицо, и он снова приобрел репутацию шикарного и солидного заведения. Там можно было встретить всех, кто имел вес в банках и кредитных обществах. Филипп стал завсегдатаем «Ламета» очень рано, когда он еще не преуспевал и даже не был на пути к этому, а был просто студентом. Он записался туда вскоре после Освобождения, как только устав клуба был пересмотрен и туда получили доступ евреи (которые, правда, этим не воспользовались) и другие лица, ранее не принимавшиеся в «Ламет».

В то время Марк удивлялся такой поспешности. Он знал взгляды Филиппа, вернее — думал, что знает. Филипп был членом МРП². Христианские демократы тогда не бог весть как далеко заходили в своих программных требованиях, и Филипп был посмелее других. На него возлагали большие надежды как на будущего специалиста по экономическим и социальным вопросам, одного из тех немногих, кто был способен создать более или менее стройную экономическую теорию (при условии, что зайдет очень далеко), и он не раз блистал на их теоретических конференциях, внося смятение в умы, — это было в его вкусе.

— Что тебя там привлекает? — как-то раз спросил его Марк. — Какое ты находишь удовольствие в том, чтобы общаться с этими старикашками из «Ламета»?

— Они мне нравятся. Мне кажется, что в глубине души я их люблю. Они восхитительны и притом восхитительно упорны в своих заблуждениях. Все, что я о них знаю, вызывает у меня симпатию к ним. Словом, они мне по душе, разумеется, как люди.

— Как люди, — сказал Марк, — они при случае мигом проглотили бы такого юнца, как ты.

— Ты думаешь? — спросил Морнан. — Я на твоем месте поразмыслил бы над тем, какая пропасть разделяет финансовые теории и финансы, финансовое дело. Я нетерпелив. Я чертовски нетерпелив. Мне всегда казалось, что читать «Искусство любви» далеко не то же самое, что спать с женщиной.

Марк и трех раз не был в «Ламете», но когда он вошел, ему показалось, что все взоры обратились к нему.

Он быстро прошел через первый салон, где потертые кресла выставляли свои язвы напоказ при ярком свете слишком большой, слишком внушительной хрустальной лампы, сел за стойку и спросил кофе.

— Добрый день, — раздался голос господина Ласери, который сидел рядом с ним, согревая в руке рюмку коньяку.

— Добрый день, — сказал Марк.

— Простите, сударь, — спросил бармен, — вы член клуба?

— Нет, — ответил Марк.

Господин Ласери вскинул голову и, посмотрев на него поверх очков, сказал:

— Я могу вам дать поручительство.

— Спасибо. Я ищу господина Морнана.

— А! Он играет в бридж, — сказал гарсон.

— Скажите ему, пожалуйста, что я здесь.

— Не могу, сударь. Нам не полагается беспокоить господ во время игры. Извините, но здесь такой порядок. Вам лучше самим туда пройти.

— Боюсь, что вы никогда не усвоите стиля «Ламета», — сказал господин Ласери.

— Я тоже так думаю, — ответил Марк.

— Это в самом конце, — сказал бармен. — Четвертый салон.

Четвертый салон был меньше и светлее трех остальных, стены его были недавно выкрашены, а перед отделанным под кирпич ложным камином стояла обтянутая зеленой кожей банкетка в форме полукруга. Филипп Морнан вистовал.

— Здравствуй, Этьен, — сказал он довольно холодно.

— Здравствуй, Филипп. Как поживаешь, дружище? (Это, должно быть, тоже не совсем отвечало стилю «Ламета».) Я хотел бы поговорить с тобой.

— По какому поводу?

— По поводу того, что произошло сегодня утром. Ты обычно даешь неплохие советы.

— Еще бы, — сказал Филипп. — Вы знакомы? Марк Этьен.

Он представил ему своих трех партнеров — Марк плохо расслышал их имена.

— Так это вы Этьен? — спросил пасовавший игрок, толстый мужчина среднего возраста, который, как и двое других, не был «человеком с именем» и, хотя держался вполне в духе «Ламета», едва ли мог когда-нибудь стать им. — Позвольте вам сказать, что, на мой взгляд, вы поступаете неразумно.

— Неужели? — сказал Марк.

— Ты выпьешь что-нибудь? — спросил Филипп. — Что тебе заказать? Виски?

— Что хочешь, дружище… Это не так просто. Вероятно, вы не знаете всех обстоятельств дела.

— Вы сами себя топите, это совершенно ясно, — сказал толстяк.

— Это второстепенный вопрос, — ответил Марк, — но те, кто знает все обстоятельства дела, могут сказать, что я правильно поступаю, пытаясь свалить этого негодяя.

— Вы, в самом деле, так смотрите на вещи? — спросил толстяк.

— Безусловно, — сказал Марк, беря стакан, который ему протягивал Морнан, — Мы с Филиппом как раз говорили об этом сегодня утром. Вы ведь знаете, мы старые друзья и всегда работали вместе. Конечно, он может быть пристрастен ко мне, но все же его мнение что-то значит, а он, наверное, вам говорил…

— Старина, — прервал его Филипп, — уж не считаешь ли ты себя пупом земли? Мы говорили о многом, но не о твоих неприятностях. — И, улыбнувшись, добавил снисходительным тоном: — Ну, пойдем.

Они сели перед камином со стаканами в руках. Филипп принялся помешивать угли. Помешивать угли, усердно помешивать угли входило в стиль «Ламета».

— Ты помнишь, что я тебе говорил на берегу озера? — спросил Марк.

— Да. Отлично помню.

— Помнишь, ты мне сказал в то утро, что как бы тихо мы ни разговаривали, нас кто-то слышал.

— Я не сказал «кто-то». Я сказал: «Как бы тихо мы ни разговаривали, они нас слышали». Я думаю, ты понимаешь, кого я подразумевал, говоря «они».

— Да. Прекрасно понимаю. Я не привык, как ты, играть словами, но должен признать, что это было неплохо сказано.

— Дай твой стакан, — проговорил Филипп и поставил пустой стакан на камин. — Черт возьми, Марк, почему ты говоришь со мной таким тоном?

— Я хочу только задать тебе два-три вопроса. Ты помнишь первый прием, который устроил Драпье, когда пришел в банк?

— Признаюсь, не очень. Кажется, мы оба тогда основательно выпили. А разве там произошло что-нибудь из ряда вон выходящее?

— Нет. Ничего из ряда вон выходящего. Но именно тогда нас и слышали.

— Что слышали?

— Помнишь, ты мне сказал, что не сможешь по-настоящему уважать человека, который никогда не станет вмешиваться в то, что его не касается.

— О ком шла речь?