В костюме голой королевы
Шрифт:
Саша без промедления стартовал с места, удачно вписался в крутой поворот тропинки, еще ускорился и уже мнил себя спасенным, когда его настигла метко брошенная бутылка из-под французского коньяка «Лера Юджин» шестилетней выдержки.
— Она точно очнется? — с беспокойством спросил Лелик, сдернув с натянутой между деревьями веревки задубевшее одеяло.
Оно висело там не меньше месяца — с тех пор, как тайно проживавших на законсервированной стройке нелегальных мигрантов из Средней Азии отправили на родину. На память
Окон в ней не было, а дверной проем закрывал лоскут мутного полиэтилена. Вся конструкция выглядела крайне ненадежной и не привлекла даже местных бомжей, благодаря чему внутри сохранилось подобие мебели — стол и табуретки из тех же ящиков и дюжина продавленных панцирных сеток от кроватей, списанных с баланса реконструируемого санатория еще в прошлом веке. Металлические спинки кроватей пошли на заборчик, отделявший захиревший огородик при доме от глубокого оврага со строительным мусором. В высокой сорной траве коварно змеились засохшие плети бахчевых.
Местечко идеально подошло бы для съемок фильма про Робинзона.
— Очнется, не волнуйся, — ответил Лелику Борис, поднимаясь и отряхивая колени.
С высоты своего роста он полюбовался проделанной работой и остался доволен. Руки и ноги девушки были надежно прикручены к железной раме кроватной сетки обрезками электропровода.
— А ей не давит? — продолжал волноваться блондин. — Мы должны вернуть ее в целости и сохранности. Это же девушка на миллион!
— Ничего ей не давит, провод в мягкой обмотке, и закрутил я его совсем не туго.
В отдалении послышался громкий голос. Кто-то виртуозно ругался, с большим чувством поминая чью-то мать.
— Город высокой культуры! — закатил глаза Лелик. — Каждый второй отдыхающий — с судимостью, и все без исключения — с дурными манерами!
— Не надо судимостей, — хмуро попросил Борис.
Лелик заботливо накрыл «девушку на миллион» сиротским одеялом:
— Чтобы не простудилась.
— Да иди ты! — повысил голос Борис. — Твое дело — деньги получить, а за девушку я отвечаю, гарантирую: ничего с ней не случится!
— Ладно, я пошел.
Лелик заботливо подоткнул спящей девушке одеяло, перебросил через плечо собственную сырую майку и зашагал в темноту.
Летние туфли его при каждом шаге мокро чавкали. Это был противный звук, и Борис порадовался, когда он затих, но тут же подумал, что это очень странно. Ночь была тихой, даже шорохи разносились далеко.
Может быть, Лелик не ушел, а только спрятался в отдалении, не доверяя напарнику и собираясь лично наблюдать за драгоценной пленницей?
Борис рассердился.
— Я кому сказал — иди за баксами!
Он оглянулся на пленницу — она лежала тихо, как дохлая мышка, — и направился в лес.
Зрение у нее ощутимо ухудшилось. Правильно мама говорила, нельзя так много читать.
Оля поморгала, разгоняя серую муть перед глазами,
но желанной зоркости не обрела.«При чем тут зрение? Здесь просто темно», — на диво рассудительно подсказал ей внутренний голос.
Оля повернула голову. Это простое движение отчего-то далось ей с трудом и с жутким скрипом. С этаким звуком мог повернуться проржавевший робот с планеты Шелезяка.
«Жизни нет, полезных ископаемых нет», — машинально процитировал Олин внутренний голос.
Он уже понял, куда она попала.
Не на планету Шелезяка, нет, но совершенно точно в беду.
Оля попыталась поднять руку, чтобы протереть глаза, но не смогла. Запястье ее было крепко зафиксировано — и не одно, как вскоре выяснилось, а оба.
Оля брыкнула ногами и обнаружила, что они тоже привязаны.
Она задергалась, отчаянно стремясь освободиться, и едва не оглохла от металлических скрипов и визгов, которые сама же произвела.
«Панцирная сетка кровати», — проинформировал ее внутренний голос относительно того, на чем ее закрепили.
В ответ она хотела выругаться, но это было невозможно сделать из-за кляпа во рту.
«Вот и хорошо, не надо шуметь, — одобрил ее вынужденную немоту рассудительный внутренний голос. — Подожди, пока глаза привыкнут к сумраку, и осмотрись».
Оля перестала дергаться и, пока лежала тихо, вспомнила: она пришла на пирс, и ее столкнули в воду, а потом затащили в лодку и — все, дальше темнота.
Закономерно возник вопрос: кто это сделал?
Вместо ответа запоздало накатило воспоминание о другом хлопке по спине, полете сквозь чужой автомобиль и не очень мягком приземлении на кота, тоже, кстати, чужого.
Примечательно, что перед этим ей также явился маломерный кудрявый блондин.
Вспомнились Димкины крики «Мамоля, мамоля!» — их она слышала дважды: в первый раз детский голос доносился из пустой машины, во второй — из телефонной трубки, на другом конце которой никого не оказалось.
Вернее, по словам охранника, там оказались хулиганы, напавшие на девушку-администратора…
О! Так, значит, администраторша пострадала совершенно случайно — вместо нее!
Теперь стало ясно, что за ней, Ольгой Палной Романчиковой-Громовой, уже несколько дней охотились (и наконец преуспели) какие-то темные личности. Фигурально выражась, темные, потому что один из злодеев был светленьким и кудрявым, как ангелок. Второго Оля рассмотрела плохо, запомнив только внушающие уважение габариты и соответствующую им физическую мощь.
«Думай дальше, — посоветовал похвально хладнокровный внутренний голос. — Чего они хотят?»
«Денег», — виновато подумала Оля.
До сих пор она считала, что Громов сильно перебарщивает с мерами безопасности, и уверяла мужа, что возить ребенка в школу на танке с эскортом мотоциклистов — это натуральная паранойя.
А Громов утверждал, что всегда найдутся жадные придурки, желающие поправить свое финансовое положение знатным выкупом за родную кровиночку олигарха, и оказался огорчительно прав.