В краю молчаливого эха
Шрифт:
Он развернулся и пошёл по своим делам. Прутик покраснел, но чуть позже всё-таки одел кольчужку.
И вот этим вечером раздался стук в дверь. Внутрь вошёл Фома. Он прицепил на лицо свою обычную улыбочку и сообщил, что в трактир пришёл какой-то человек. Судя по всему, Бор просил парня сообщить, когда тот появится, иначе Прутик не мог объяснить те монеты, которые северянин тут же протянул Фоме.
— Ты со мной? — не оборачиваясь, бросил северянин Семёну.
Остаться одному не хотелось. Парень тут же вскочил и засеменил следом за своим старшим товарищем.
Спустились
По соседству у закопченного немытого окошка сидели трое ратников из числа людей Никитова. Они лениво потягивали пиво, коротая свободное время за игрой.
Прутик невольно посмотрел в их сторону. Кажется, солдаты играли в «жгута». В замасленном кулаке ближайшего из них виднелись старенькие карты… судя по всему эльфийские.
«Точно ихние, — подумал Прутик, различая характерные масти: — «Вино», «жир»… Эльфийские. Никаких тебе хадаганских «кубков» да «мечей».
— А мы ить вам нижника! — довольно скалясь, замахнулся солдат справа. Он тут же кинул на стол какую-то картинку.
— Во-на како тобе свезло! — скривился другой ратник. — Уж-но не с Нихазом ты, Ягода, ить условился?
— А кабы и так? — снова оскалился везунчик.
Он довольно погладил свой лоснящийся затылок и подмигнул любопытствующему Прутику. Последний тут же смутился. А секундой позже Семён сообразил, что этот удачливый игрок, которого прозвали Ягодой, явно косит: его левый глаз смотрел прямо на парня, а правый в это время убежал в сторону. Лицо ратника тут же потеряло умное выражение.
— Вот и мы, — послышался сзади голос Бора.
Он был не один, а с каким-то поизношенным человечком. Обычный местный выпивоха, каких в слободке пруд пруди.
— Ты, значит, Агафон? — сурово спросил северянин, показав жестом тому сесть напротив Прутика.
— Агась, мы енто! — кивнул головой человечек. — Агафон, значит, Водопьянов. А чо?
Прутику показалось, что он где-то видел этого пьянчугу. И едва Агафон заговорил, Семён всё вспомнил.
Это было накануне нападения. Прутик как раз возвращался от Агнии, и едва подошёл к трактиру, как из него «выползли» двое забулдыг, один из которых и был Водопьяновым. Он ещё тогда за что-то поругивал Ивана Бобровского.
— Я за тобой давно бегаю, — зло проговорил Бор, наклоняясь над сухопарой фигурой мастерового.
Тот испуганно покосился на клинки, замаячившие перед его носом, а в особенности его «расстроил» фальшион, находившийся ближе всего.
Прутик тут же посочувствовал Агафону. Он тоже, ещё в день той случайной первой встречи с Бором, произошедшей на улочках Новограда, испугано таращился на его мечи. Не всякий раз увидишь перед собой столь необычное оружие. Причём явно древнее… Таких сейчас не делают.
Семён и сейчас вновь взглянул на эфес фальшиона, на тот загнутый выступ, спускающийся к «яблоку». Бор как-то мимоходом назвал его «гвоздём».
— Помогает сохранить пальцы, — пояснял назначение выступа северянин.
Он старательно ухаживал за оружием, смазывал его, полировал, точил, обстукивал молоточком.
— Первый такой меч, — продолжал рассказывать
Бор, поглядывая на лезвие фальшиона, — сделали из косы…— Из чего?
Северянин замер и обернулся к парню.
— Из косы, — повторил он. — Погляди на его форму. Чем не коса?
— А кто сделал?
— Точно не скажу… Но по слухам, это был некий Малкус Кабан. Кто он, доподлинно не знаю, — скривился Бор, явно чувствуя, что блеснуть познаниями не удалось. — Но форма вышла весьма удачная. При достаточной сноровке, можно с первого раза отрубить башку. — Бор отложил фальшион и тут же продемонстрировал остальные свои клинки. — Это сакс… Правильнее было бы назвать — «длинный сакс». Смотри, какое у него толстое лезвие… Мастерский тычок и пробьёшь даже кольчугу. Вот, правда, мне пока этого сделать не удалось.
Бор чуть рассмеялся и протянул сакс Прутику. Тот неохотно принял коротенький клинок. Перед глазами вновь встали зарубленные Бором люди, их окровавленные тела, вспоротые животы… и ещё голова Северского…
По телу пробежала дрожь, которая тут же передалась рукам. Клинок затрясся и Бор тут же забрал его обратно.
Прутик проглотил ком в горле и уставился на «яблоко» сакса.
— Что это? — спросил Семён, кивая на фигурку на конце навершия.
— Ворон.
— У всех ваших мечей почти одинаковое «яблоко»… фигурка…
— Это потому что, все их делал один мастер… А это красавица Лютая. На самом деле «кошкодёр», хотя форма гарды несколько необычна… В близком бою, особенно при всеобщей свалке — вещица знатная, незаменимая.
Бор взял в руки фальшион и «кошкодёр», занял стойку и тут же нанёс несколько ударов невидимому противнику. То, как двигался и атаковал северянин привело Прутика в трепет, и, даже можно сказать — жуткий восторг. В ту же секунду в памяти Семёна вновь всплыла сцена с Чаславом Северским, и тело охватила оторопь. А на разум нахлынули волны страха…
— А чаво за мною-то бегать? — разорвал ткань воспоминаний хриплый голос Агафона.
— Иван Бобровский очень сердит, — всё тем же тоном, пронизанным нотками нетерпимости и некоторой надменности, сказал Бор. — Ты прячешься от него. Взял деньги и…
— Клянусь вам, я лишь… лишь…
На этом Водопьянов запнулся и больше не нашёл, что ответить.
— Итак? — Бор погладил бородку и кинул косой взгляд на Прутика. — Ты где должен был бы сейчас быть?
Агафон «сдулся». Потупил взор, виновато склонил голову и забормотал что-то невразумительное. Мол, нелёгкая попутала, и он все деньги, выданные Бобровским, просадил в трактире. Говорил, что ему очень стыдно появиться на глаза. А ещё страшно…
— Страшно? — не понял Бор.
Если судить по внешнему виду, то, кажется, северянин вообще не понимал, о чём ему талдычит Агафон.
— Оно-то идтить надо к Янтарному морю, а дороги вишь сейчас какие! Всякая гадина повылезала… То большущи пауки, то козлоногие шалят…
— Козлоногие? Это кто такие?
— Да твари такие… то ли люди, то ли звери… Нихаз их всех ить разберёт!
— Сатиры? — подал голос Прутик.
Бор быстро повернулся к нему:
— Как ты сказал? Сатиры? — северянин задумался.