В краю танцующих хариусов. Роска

Летом здесь жило звено косарей. Два человека в землянке, остальные в вагончиках. Здесь у них баня, навес под столовую, мастерская и даже маленькая пекарня. Сначала жили все вместе, потом что-то там не поделили, и эти двое решили поселиться отдельно. Облюбовали за ручьем поляну, выкопали бульдозером глубокую канаву и накатали сверху бревен. Получилось довольно просторное жилье. Я однажды в нем ночевал. С одной стороны, как будто даже лучше, чем в вагончике. Ночью тепло, в жару прохладно, комары не залетают. Но, с другой стороны, слишком уж тихо. Обшитые досками земляные стены не пропускают ни единого звука. Не то что птички, трактора не услышишь. А ведь в тайгу за тем и рвешься, чтобы слушать ее. Такую же вот тишину можно организовать и в подвале где-нибудь среди поселка.

За весь путь ничего, кроме стаи куропаток, мы не встретили. Следов тоже было мало. Вдоль колеи набегал заяц, раза два дорогу пересекли олени да еще на самом въезде в Сокжоевы я обратил внимание, что весь снег у ручья истроплен каким-то зверем. На самом берегу ручья косари устроили коптильню для рыбы и то ли выплеснули рассол, то ли у них протухла рыба и ее тут же выбросили, а какой-то зверь унюхал и решил поживиться. Следы глубокие, мне даже показалось, что это работа медведя, хотя по времени ему пора давным-давно спать в берлоге. До вагончиков оставалось совсем немного, и я хотел было попросить Емца, чтобы остановил трактор, мол, посмотрю, кто там копался. Да как на грех, в это же самое мгновенье тракторист заметил глухаря. Крупный, черный петух пролетел над сопкой и уселся на лиственницу по другую сторону ручья. У Сережки, конечно, никаких лыж. Да и зачем они ему, если у него трактор? Он зарядил ружье, схватил мои лыжи и зашлепал к ручью. Я попросил его, чтобы он глянул, чьи там следы у коптильни? Сережка чуть покружил на берегу, пару раз наклонился и наконец крикнул:

— Лиса ходила! И еще росомаха! Давай к вагончику, кипяти чай, я быстро.

Он и на самом деле вернулся минут через двадцать. Глухарь не подпустил охотника на выстрел, снялся и улетел к реке. Приготовили обед, чуть отдохнули и принялись за работу. Вещей оказалось больше, чем мы думали. Пришлось нашивать борта и обчаливать все тросом. Пока Сережка возился с санями, я решил пройтись к землянке. До нее немногим больше двух километров. Для трактора минутное дело, но как раз на пути гнилой ручей и переехать трактором никак нельзя. Вернее, переехать можно, но сразу же на траки намерзнет лед и его придется до седьмого пота сбивать кувалдой. Решили, что поценнее, перенесем на плечах, а остальное пусть лежит до следующего сенокоса.

Подыскивая места, где снег поплотнее, я, то прижимаясь к ручью, то забираясь в густой лиственничник, в каких-то полчаса дошел до землянки. Уже показалась торчащая из заснеженной крыши труба, когда я вдруг наткнулся на совершенно свежий росомаший след. Зверь тоже шел вдоль берега, стараясь держаться у самой воды. Здесь снег проваливается не так сильно, к тому же местами ручей замерз и можно передвигаться по льду. Я сразу обратил внимание, что с этой росомахой не все ладно. Три лапы у нее нормальные, и в оставленных на снегу отпечатках все на месте. Пальцы, когти, подошвы, пятки. А вот задняя правая нога вместо похожего на цветок оттиска оставляет в снегу небольшую ямку. Может, росомаха попала в капкан и оставила там всю ступню, а может, такая от роду.

Я сразу же забыл о землянке и торопливо отправился по следу. Скоро росомаха перебралась по льду на другой берег, и здесь ее след пересекся со следом еще одной росомахи. У этой все лапы целые, а отпечатки крупнее. Звери какое-то время покружили у ручья, оставили на припорошенном пне желтые отметки и отправились дальше уже вдвоем. Там, где снег был глубоким, росомахи шли след в след, на выдувах держались рядышком.

Кто же они? Соседи по охотничьим участкам? Супружеская пара? Или все значительно проще: одна из росомах попала в беду, а вторая ей сочувствует? Подкармливает, помогает добывать еду, при случае защищает. Постойте! А если это мать и ее ребенок? Родной сын или дочь? У волков, если один из щенков родится слабым, волчица довольно долго ухаживает за ним так же внимательно, как и за остальными волчатами. Поит молоком, кормит принесенными с охоты зайчатами, тщательно вылизывает. Но вот малыши подросли, все чаще проявляют свой характер, и в один из дней волчица вдруг начинает вести себя необычно. Она внимательно осматривает играющих возле логова волчат, затем словно спотыкается взглядом на самом слабом из них и замирает. Предчувствуя недоброе, волчонок то скулит, поджимая под себя хвост, то ложится перед матерью на спину, то принимается лизать ей морду. Волчица же никак не реагирует на поведение малыша, просто стоит и смотрит.

Скоро вокруг них выстраиваются остальные волчата. Они тоже возбуждены, повизгивают от нетерпения, скалят зубы, переступают с ноги на ногу. Но вот мать отвернула голову от волчонка, и тотчас вся стая молодых его братиков и сестриц бросается на несчастного малыша, а уже через минуту тот тащит в зубах оторванный хвост, другой лапу, третий катает голову… Я думал, подобное случается и у росомах. Явление само по себе, конечно, очень неприятное, но в нем есть своя логика. Больному и слабому в тайге делать нечего. Но, наверное, у росомах все происходит иначе, а вот как именно, точно сказать трудно.

Так вдвоем росомахи описали вокруг землянки довольно широкую петлю и вышли на дорогу, которой мы сегодня ехали на тракторе. Уже начались сумерки, я снял лыжи и по тракторной колее направился к вагончику.

Сережка лежал на топчане и листал «Огонек». Я выпил кружку чая, чуть посидел у окна, затем прихватил фонарик и отправился за дровами. На улице уже настоящая ночь. Деревья и строения почти не угадываются в темноте, зато журчание ручья стало намного явственней. Где-то за сопками всходит луна, и небо в том месте чуть светлее. Дует легкий ветерок, лицо пощипывают колючие снежинки. Я подошел к поленнице, включил фонарик и вдруг увидел медвежий след. Совсем недавно, может, всего лишь день тому назад у поленницы побывал медведь. След не так чтобы очень крупный, но самое главное, весь снег под ним пропитан кровью.

Почти бегом возвращаюсь в вагончик, поднимаю Сережку и с ружьем наготове идем по медвежьему следу. Зверь обогнул баню, потоптался возле столовой и направился к темнеющей у тропы железной бочке. Одно дно поставленной «на попа» бочки вырезано. Перед самым отъездом косари сообразили спрятать в нее макароны, крупы и пятилитровые банки с маринованными помидорами. То ли они боялись, что их продукты испортят мыши, то ли просто спрятали от заезжих охотников. Первый же ветер сорвал обрывок толи, которым бочка была прикрыта сверху, и всю осень на припасы косарей лил дождь. Потом наступили морозы, банки полопались и выщерили из оставшегося от продуктов месива острые обломки. Вчера ночью медведь пытался добыть из бочки еду и порезал лапы. На ржавых боках длинные потеки крови, снег тоже набряк от нее.

От бочки направляемся к коптильне и удостоверяемся, что медведь рылся и там. Есть, правда, следы лисицы и росомахи, но их совсем немного. А вот медведь вспахал берег ручья до самой воды.

Сережка Емец, конечно, в большом конфузе. Он разводит руками и пытается доказать, что там, где он смотрел, и в самом деле натропили лисица и росомаха. Потом вдруг делает вид, что искренне удивлен, до чего же похожи между собой следы этих зверей. Бывает, мол, опытные медвежатники путаются.

Интересно, куда этот медведь девался? Ушел в тайгу или бродит где-нибудь неподалеку? Для острастки Сережка пару раз стреляет в темное, беззвездное небо, затем набираем дров и возвращаемся в вагончик.

Не спали до полуночи. Пили чай, читали, просто лежали и разговаривали. И все время прислушивались, что делается за окном. Не треснет ли сучок, не скрипнет ли снег?

Утром решили не торопиться. Сначала еще раз прошлись по всем медвежьим следам, а когда проложенная зверем тропа направилась к покосам, завели трактор и поехали по ней.

Медведь по очереди завернул к трем стоящим на старой вырубке стогам, под одним даже немного покопался, затем направился к ручью. Кровь из порезанных лап почти не выступает. Только в том месте, где медведь перебирался через ручей и проломил лед, она густо выкрасила весь закроек.

Я оставил Емца возле трактора, а сам перебрался на другой берег и пошел к землянке. Сережка порывался идти вместе со мною, но у нас только одна пара лыж, без них он будет только мешать. Дверь землянки зияет черным провалом. На подходе стишаю шаги, внимательно прислушиваюсь к каждому шороху и во все глаза смотрю вокруг. Все бы хорошо, но на оттепель снег так распелся под лыжами, что, наверное, слышно на всю тайгу.

Вот впереди какой-то след. Росомаха! Нет, две. Снова та же пара. Шли след в след, и ямка от культи почти неприметна. Росомахи проследовали за медведем совсем немного и свернули к полоске запорошенного снегом ольховника. Медведь же направился прямо в землянку.