В круге первом
Шрифт:
Так пролежал он с полчаса. Уже начинала наконец утрачиваться связность мыслей, и из ног поднималась по телу сковывающая, вязкая теплота.
Но тут Иннокентий почувствовал, что заснуть с этим сумасшедше-ярким светом нельзя. Свет не только проникал оранжевым озарением сквозь закрытые веки – он ощутимо, с невыносимою силой давил на глазное яблоко. Это давление света, никогда прежде Иннокентием не замеченное, сейчас выводило его из себя. Тщетно переворачиваясь с боку на бок и ища положения, когда бы свет не давил, – Иннокентий отчаялся, приподнялся и спустил ноги.
Щиток
Дверь отперлась совсем безшумно. Косенький надзиратель молча смотрел на Иннокентия.
– Я вас прошу, выключите лампу! – умоляюще сказал Иннокентий.
– Нельзя, – невозмутимо ответил косенький.
– Ну, тогда замените! Вверните лампочку поменьше! Зачем же такая большая лампа на такой маленький… бокс?
– Разговаривайте тише! – возразил косенький очень тихо. И действительно, за его спиной могильно молчал большой коридор и вся тюрьма. – Горит, какая положено.
И всё-таки было что-то живое в этом мёртвом лице! Исчерпав разговор и угадывая, что дверь сейчас закроется, Иннокентий попросил:
– Дайте воды напиться!
Косенький кивнул и безшумно запер дверь. Не слышно было, как по дерюжной дорожке он отошёл от бокса, как вернулся, – чуть звякнул вставляемый ключ, – и косенький стоял в двери с кружкой воды. Кружка, как и на первом этаже тюрьмы, была с изображением кошечки, но не в очках, без книжки и без птички.
Иннокентий с удовольствием отпил и в передышке посмотрел на неуходившего надзирателя. Тот переступил одной ногой через порог, прикрыл дверь, насколько позволяли его плечи, и, совершенно неуставно подморгнув, спросил тихо:
– Ты кем был?
Как необычно это звучало! – человеческое обращение, первое за ночь! Потрясённый живым тоном вопроса, тихостью утаённого от начальства, и затягиваемый этим непреднамеренным безжалостным словечком «был», вступая с надзирателем как бы в заговор, Иннокентий шёпотом сообщил:
– Дипломатом. Государственным советником.
Косенький сочувственно покивал и сказал:
– А я был – матрос Балтийского флота! – помедлил. – За что ж тебя?
– Сам не знаю, – насторожился Иннокентий. – Ни с того ни с сего.
Косенький сочувственно кивал.
– Так все сначала говорят, – подтвердил он. И неприлично добавил: – А сходить по… не хочешь?
– Нет ещё, – отклонил Иннокентий, по слепоте новичка не зная, что сделанное ему предложение было наибольшей льготой, доступной власти надзирателя, и одним из величайших благ на земле, вне расписания недоступных арестанту.
После этого содержательного разговора дверь затворилась, и Иннокентий снова вытянулся на скамье, тщетно борясь с давлением света сквозь беззащитные веки. Он пытался прикрыть веки рукой – но затекала рука. Он догадался, что очень удобно было бы свернуть жгутиком носовой платок и прикрыть им глаза, – но где же был его носовой платок?.. Остался не поднятым с пола… Какой он был глупый щенок вчера вечером!
Мелкие вещи – носовой ли платок, пустая ли спичечная коробка, суровая нитка или пластмассовая пуговица – это теснейшие друзья арестанта! Всегда наступит момент,
когда кто-то из них станет незаменим – и выручит!Вдруг дверь открылась. Косенький из охапки в охапку передал Иннокентию полосато-красный ватный матрас. О, чудо! Лубянка не только не мешала спать – она заботилась о сне арестанта!.. В перегнутый матрас была вложена маленькая перяная подушка, наволочка, простыня – обе со штампом: «Внутренняя Тюрьма» – и даже серое одеяльце.
Блаженство! Вот когда он поспит! Его первые впечатления от тюрьмы были слишком унылы! С предвкушением наслаждения (и впервые в жизни делая это собственными руками) он натянул наволочку на подушку, расстелил простыню (матрас несколько свешивался со скамьи из-за узости её), разделся, лёг, накрыл глаза рукавом кителя – ничто больше не мешало! – и уже начал отходить в сон, именно в тот сладкий сон, который назвали объятиями Морфея.
Но с грохотом отперлась дверь, и косенький сказал:
– Выньте руки из-под одеяла!
– Как вынуть?! – чуть не плача воскликнул Иннокентий. – Зачем вы меня разбудили? Мне так трудно было уснуть!
– Выньте руки! – хладнокровно повторил надзиратель. – Руки должны лежать открыто.
Иннокентий подчинился. Но не так оказалось просто заснуть, держа руки сверх одеяла. Это был дьявольский расчёт! Естественная, укоренившаяся, не замечаемая человеком привычка состоит в том, чтобы спрятать руки во сне, прижать их к телу.
Долго Иннокентий ворочался, прилаживаясь к ещё одному издевательству. Но наконец сон стал брать верх. Сладко-ядовитая муть уже заливала сознание.
Вдруг какой-то шум в коридоре донёсся до него. Начав издалека и всё приближаясь, хлопали соседние двери. Какое-то слово произносилось всякий раз. Вот – рядом. Вот открылась и дверь Иннокентия.
– Подъём! – непреклонно объявил матрос балтийского флота.
– Как? Почему? – взревел Иннокентий. – Я всю ночь не спал!
– Шесть часов. Подъём, как закон! – повторил матрос и пошёл объявлять дальше.
И тут с особой густой силой Иннокентию захотелось спать. Он повалился в постель и сразу одеревенел.
Но тотчас же – разве минутки две он успел поспать – косенький с грохотом отпахнул дверь и повторил:
– Подъём! Подъём! Матрас – закатать в трубку!
Иннокентий приподнялся на локте и мутно посмотрел на своего мучителя, час назад казавшегося таким симпатичным.
– Но я не спал, поймите!
– Ничего не знаю.
– Ну, вот закачу матрас, встану – а что я буду делать?
– Ничего. Сидеть.
– Но – почему?
– Потому что шесть часов утра, вам говорят.
– Так я сидя усну!
– Не дам. Разбужу.
Иннокентий взялся за голову и закачался. Как будто сожаление мелькнуло по лицу косенького надзирателя.
– Умыться хотите?
– Ну, пожалуй, – раздумался Иннокентий и потянулся за одеждой.
– Руки назад! Пройдите!
Уборная была за поворотом. Отчаявшись уже заснуть в эту ночь, Иннокентий рискнул снять рубаху и обмыться холодной водой до пояса. Он вольно плескал на цементный пол просторной холодной уборной, дверь была заперта, и косенький не безпокоил его.