В круге света (сборник)

Во дворе костела стоял большой деревянный крест. У католиков есть такая традиция – устанавливать поклонные кресты. Они их ставят на въездах в села, на перепутьях дорог и возле церквей. Такие кресты обычно очень просты в устроении, их сбивают из двух прямых, как мачты, стволов и указывают дату установки. Крест освящается, и верующие прикладываются к нему перед службой и после нее. Со временем, когда крест ветшает, его заменяют и ставят новый.

Вот как-то, играя возле костела, наш старший товарищ Эдичка, ему было лет тринадцать, вдруг предложил:

– Пацаны, а давайте крест этот завалим, он уже в земле подгнил, я проверял. Если мы на него хорошенько попрыгаем, то он завалится. Вот будет хохма, придут завтра эти «женихи» с «невестами» на службу, а их крест валяется.

Эдичка знал, что на следующий день у поляков состоится конфирмация и детей поведут в храмы.

Нас было трое, я не помню, как звали второго мальчика, но он тоже горячо поддержал предложение Эдика. Мы тут же побежали к кресту. Первым разбежался Эдик и ударил по кресту ногами изо всех сил, потом побежал второй мальчик и тоже ударил, а потом наступила моя очередь, и я уже приготовился бежать, но посмотрел на крест и не смог. Я ничего не знал о Христе – совершенно. В школе мне говорили, что Его нет и никогда не было, что все эти разговоры о Нем – только обман и пережитки прошлого, но ударить по кресту почему-то не смог.

И даже больше, мне стало как-то неловко, я потерял всякий интерес к происходящему и, словно отдаляясь от всего, зашел в храм. В нем шли последние приготовления к завтрашнему празднику. Маленькие католики проходили проверку знаний по Закону Божию, а потом расходились по кабинкам на исповедь. Я видел, как мои ровесники становились на коленки и что-то горячо говорили священнику, но не на ухо, как это делается у нас, а через деревянную решетку. Мне все было интересно и непонятно. Это сейчас я знаю, что они делали в тот вечер, а тогда для меня это был «темный лес».

Папа говорил мне, своему некрещеному сыну, что мы православные, а католичество не наша вера. И я твердо знал, что это не наша вера, а мы – православные, хотя что это такое, тоже не знал.

А мои друзья в это время все прыгали и прыгали на крест, били и били его, но крест устоял.

Прошло что-то около месяца с того памятного дня, и мы с Эдиком собрались «пострелять болтами». Это сегодняшним мальчишкам нет нужды делать самодельные бомбы. Заходи в любой магазин и набирай себе полные карманы взрывалок и взрывай, пока не оглохнешь или взрослые по шее не надают. А тогда все приходилось делать самим.

Технология забавы была простой. Брались два одинаковых больших болта и такая же гайка. На один болт накручивалась гайка, и в нее нужно было счищать серу со спичек, а потом сера прессовалась вторым болтом. Порой чуть ли не весь коробок мог уйти, зато уж если жахнет, так жахнет, звук такой, будто граната взорвалась.

Мы с Эдиком стали счищать серу. Смотрю, он все чистит и чистит. «Ты чего, – говорю, – так много кладешь? Разорвать может. Дели на два раза». Эдик в ответ смеется: «Не дрейфь, мы с тобой сейчас весь дом переполошим».

Но случилось то, чего я и боялся. Болт нужно было, размахнувшись, или запустить в кирпичную стену, или ударить об асфальт. До стены было далеко, поэтому он бросил его на дорогу, но то ли рука у него сорвалась, то ли болт заскользил, только рвануло рядом с моим товарищем. Грохот действительно удался на славу, аж уши заложило, но зато и болт разорвало. Один из кусков, по одному ему известной траектории, полетел и ударил Эдика в лицо, прямо под глаз. Мальчик упал и потерял сознание.

Я оттащил его в сторону с проезжей части дороги и побежал к нему домой, звать маму.

Недели три Эдик пролежал в больнице с завязанными глазами, а когда повязку сняли, то стало ясно, что видеть он теперь сможет только одним глазом. Правда, по окончании школы он умудрился поступить в какое-то военное училище.

Второй мальчик, время стерло из моей памяти не только его имя, но и внешность, в этом же году, катаясь на велосипеде, попал под машину. Слава Богу, все обошлось, но мальчик долгое время ходил с костылем. Как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю.

Уже много лет спустя, придя в Церковь, я понял, что страдание моих товарищей стало следствием того бесчинства, что творили мы тогда, накануне дня конфирмации. В те годы, понятное дело, все эти события не увязывались у меня в одну логическую цепочку.

После того как я навсегда уехал из города моего детства, только один раз мне повезло снова попасть на праздник конфирмации. И снова были нарядные дети. Девочки, словно маленькие невесты, и мальчики, вышагивающие в своих костюмчиках, подобно юным кавалерам, в сопровождении суетящихся взрослых, спешили в храмы. Город преобразился и расцвел. Как хорошо, что у нас рождаются дети, как хорошо, когда родители наставляют их в христианской вере, как радостно видеть их спешащими в храмы!

Я никуда не торопился, стоял напротив высокого холма, на котором возвышается готическая громада бенедиктинского собора, и любовался детьми. Все они дружно направлялись к воротам храма и, проходя мимо поклонного креста, прикладывались к нему и крестились по-своему. Того самого креста, что стал в те далекие годы для нас с друзьями подобием разделяющего Рубикона.

Смотрел и думал о себе, уже священнике, и том мальчике двенадцати лет, ничего не знавшем о Кресте Христовом, которому вменилось в праведность только то, что однажды, собираясь разогнаться и ударить по кресту ногой, он почему-то не смог, остановился, да так и «не поднял на него пяту».

Мой приятель Витька

В мою бытность на железной дороге вместе с нами в одной бригаде составителей работал Витька по прозвищу Хохол, хотя корнями он происходил из-под Новгорода Великого. Ростиком небольшой, худенький со светлыми редкими и вечно не стриженными волосами. На работе носил здоровенную кепку и кирзовые сапоги, почему-то сорок четвертого размера. Портрет можно дополнить большой оттопыренной нижней губой, с неизменно чадящей на ней «беломориной».

Я когда поступил к ним в бригаду, то поинтересовался у моего учителя, почему, мол, Хохлом человека прозвали, ведь по виду он совершеннейший москаль. И получил в ответ:

– Не знаю, это еще до меня было.

Оказалось, Витька был незауряднейший врун. Он врал налево и направо, врал там, где и не нужно было бы врать, но такая уж в нем была изюминка.

Особенно он любил знакомиться с вновь поступающими к нам на работу. Часто ему самому давали учеников, специалист он был знающий и исполнительный, больше него на горке, почитай, никто и не проработал.

Так вот и слушаешь, как он с Мишей Боярским познакомился в ресторанчике под Новгородом, и не только познакомился, но и рюмочку с великим артистом на брудершафт опрокинул, как ходил по Балтике на сухогрузе, осваивал вертолет.

Но особенной, любимой, что ли, темой его повествований были самолеты. Здесь уж он фантазировал вовсю, что только ни летало по воздуху, управляемое штурвалом в пьяных руках нашего товарища. Пока я с ним работал, почти все типы самолетов изучил. Поскольку самолетов в мире много, да и текучка у нас на предприятии тоже была немалая, то самолетная тема поднималась в нашем обиходе чуть ли не каждую смену.