В лаборатории редактора
Шрифт:
Но не только мелкие примечания, а и крупные вступительные статьи грешат нередко неряшливостью.
«Представление о свободе личности в коммунизме, – пишет Кирпотин, – много шире, богаче и конкретнее, чем идеал Пушкина, но превосходство коммунизма над Пушкиным не отделяет нас от него, а, наоборот, сближает и связывает…» [558] .
Да разве можно устанавливать превосходство строя над человеком? Только в одном случае: если совершенно пренебречь смыслом.
558
А. Пушкин. Избранные произведения. Детиздат, 1937, с. 79.
Пренебрежение к мысли и к языку разительно сказалось на историческом комментарии А. Рындзюнского к роману «Война и мир», выпущенному Гослитиздатом в 1939 г. Задача всякого комментария – облегчить читателю понимание книги, но комментарий Рындзюнского так сбивчив, так неуклюж,
«Образование ополчений по манифесту 30 ноября 1806 года, – пишет Рындзюнский, – было некоторым новым моментом, заимствованным из практики национально-освободительных войн. Но так как, по заданию правительства, ополчение организовывалось для укрепления помещичьего строя, то указанная преемственность в организации ополчения порывалась, и оно обращалось в свою полную противоположность» (т. II, с. 504).
Но что такое «полная противоположность ополчению»?
Что имел в виду автор, говоря о «двух моментах международных отношений», которые «связывали или, скорее, отталкивали друг от друга участников разбитой Наполеоном коалиции 1805 года»? (т. II, с. 191). Как же, в конце концов, – связывали или отталкивали? Вот тут-то действительно полная противоположность: если связывает, значит, не отталкивает, а если отталкивает, то, значит, не связывает.
Я. Назаренко в статье о Салтыкове [559] на каждой странице восхваляет силу и меткость щедринского стиля – «яркость и красочность языка с редким блеском проявляется в щедринских сказках» (стр. 14), «исключительное своеобразие», «поразительный пафос» (стр. 17), «замечательный художник», «замечательная красочность и неповторимость щедринского языка», «редкая красочность и образность… стиля» (стр. 16) – но, упиваясь стилем Щедрина, Я. Назаренко мало заботится о своем собственном. Он пишет: «Щедрин обладал удивительной способностью говорить намеками, полуфразами прозрачными шутками, иносказаниями, параллелями, сближениями, подмигиваниями, паузами, кажущимся равнодушным тоном, добродушным отношением к предмету» [560] .
559
М. Е. Салтыков-Щедрин. История одного города. Детиздат, 1939.
560
Стр. 17. Я. Назаренко в своей работе над «Историей одного города» проявил небрежность не только стилистическую. Он сообщает в предисловии, что «комментарий написан им на основании всей литературы об „Истории одного города“. Это вполне законно; однако чрезвычайно неприятное впечатление производит заимствование целых фраз из комментария Б. М. Эйхенбаума („История одного города“, Детгиз, 1935).
Невозможно проверить, обладал ли Щедрин поистине «удивительной способностью» «говорить подмигиванием и добродушным отношением к предмету», но можно с уверенностью сказать, что Я. Назаренко не обладает элементарной способностью объясняться на русском языке.
Люди, занимающиеся историей литературы, по самой сути своей профессии должны обладать обостренным чувством стиля. Но можно ли поверить, что комментатор тонко чувствует стиль, скажем, «Слова о полку Игореве», если в статье предпосланной «Слову», он пишет:
«Тогда, в 1103 году, на предложение Владимира Мономаха организовать поход против половцев, бывший на съезде русских князей у Долобского Озера Киевский князь Святослав Изяславович высказался против – то он аргументировал свой отказ указанием на то, что весна, как начало полевых работ, для похода неудобное время» [561] .
Только при совершенной утрате чувства времени, при совершенном отсутствии исторического и литературного такта можно рассказывать о походах русских князей XII века теми же словами, какими наши современные газеты рассказывают о посевной кампании. Терминология нашего времени, внесенная в описание далекой старины, создает комический эффект. Но комментаторы, по-видимому, не предполагают, что комментарии, статьи и примечания подлежат литературному суду. Иначе у них хватило бы умения правильно писать по-русски и хватило бы юмора, чтобы не говорить о князьях XII века как о районных советских работниках, а об архангелах – как о курьерах: «Так называемые архангелы, – пишет комментатор "Песни о Роланде" [562] , – считались ближайшими помощниками бога по исполнению всякого рода поручений».
561
Слово о полку Игореве. Academia, 1934, с. 9.
562
THXn, 1938, с. 123.
Как это ни странно, у многих существует глубокое убеждение, что если комментарий есть часть научного аппарата, значит литературных требований к нему предъявлять не следует. Важно сообщить некие сведения, важно, чтобы, сведения эти были на уровне современной науки, а уж как они там выражены – это несущественно.
Странная ошибка. Ведь изучение литературы каждому должно было бы наглядно показать,
сколь тесно связана мысль с ее выражением. Князья, которые «аргументируют» и «высказываются против», – это уже не князья XII века; и архангелы, которые «исполняют разного рода поручения», – это уже не архангелы. Сатир, трактуемый как «похотливое лесное божество» [563] – это уже не сатир, не персонаж древнегреческого мифа, а скорее герой гривуазного французского романа.563
И. А. Гончаров. Обломов. Детгиз, 1935, с. 368.
Так ошибка стилистическая превращается в ошибку историческую.
Подлинная научность не только не исключает заботы о слове, о стиле; наоборот, точность и тонкость мысли требуют точности и тонкости ее выражения.
Пора уже превратить дело комментирования из ремесла в искусство. Образцы этого искусства в нашей литературе существуют давно. Вспомним хотя бы Пушкина, его примечания к «Истории Пугачева». Ведь не пренебрег же он меткостью, живостью, точностью языка только потому, что это были примечания, а не поэма, не роман, не сонет. Читаешь эти примечания с не меньшим интересом, чем тот текст, который они сопровождают. В них есть и настоящая история, и подлинное искусство.
Историей, а не бюрократической справкой, искусством, а не ремеслом, и должен стать комментарий к произведениям наших классиков.
Аркадий Мильчин
Возрожденная книга [564]
«В лаборатории редактора», книга Лидии Чуковской, много лет пребывавшая в небытии, благодаря усилиям издательства «Время» снова начинает жить активной жизнью.
Проблема отношений «редактор – автор» стара, как сама история издательств и редакций, и, вероятно, исчезнет только с ними.
564
Автор этого послесловия был издательским редактором первых двух изданий книги «В лаборатории редактора». С подробностями ее создания знакомит моя статья «"В лаборатории редактора" Лидии Чуковской» (Октябрь. 2001. № 8). Позднее стало известно, что, помимо издательского редактора, у книги был редактор неофициальный – Т. Г. Габбе. Она, пишет Л. Чуковская, «редактировала все, что я когда-либо писала» (см. Чуковская Л. К. Памяти Тамары Григорьевне Габбе // Чуковская Л. К. Из дневника. Воспоминания. М.: Время, 2010, с. 77). Этим частично объясняется и посвящение книги: Замечательному редактору, редактору– художнику Тамаре Григорьевне Габбе.
Насколько мне известно, лишь два русских писателя без всяких оговорок утверждали, что редактор не нужен вообще.
Первый из них – Н. Г. Чернышевский. Он требовал от редакции журнала «Русская мысль», чтобы она печатала его статьи точно в том виде, в каком они созданы.
«…Я не могу допустить, чтобы журнал… брал на себя суд о их содержании».
Издателю журнала он предъявил ультиматум:
«Хотите иметь меня своим сотрудником, то посылайте в типографию, не читая и не давая читать никому, что получаете от меня».
И приводил в пример себя и Добролюбова:
«мы как редакторы „Современника“ статьи Г. З. Елисеева отправляли в набор и печать, не читая».
Второй писатель – Сергей Довлатов. В цикле «Наши» он писал:
«…я не совсем понимаю, зачем редактор нужен вообще. Если писатель хороший, редактор вроде бы не требуется. Если плохой, то редактор его не спасет».
Впрочем, судя по его письмам более позднего времени, Довлатов не только прислушивался к замечаниям своих друзей, но и просил их не щадить его за неточности и ошибки.
Подавляющее же большинство русских писателей, включая самых великих – Гоголя, Льва Толстого, Тургенева, – испытывали потребность в редакторе – человеке, вкусу и проницательности которого доверяли.
Это станет очевидно всем, кто даст себе труд познакомиться с письмами русских писателей XIX века, отражающими их мысли и чувства, которые рождались при подготовке к изданию их произведений. Эти письма собраны в антологическом сборнике переписки «Писатели советуются, негодуют, благодарят» (М., 1990). Составить его меня надоумила как раз книга Л. Чуковской «В лаборатории редактора»: в ней цитировались стихотворные редакторские послания В. А. Жуковского и письма И. С. Тургенева, который «с необыкновенной художественной силой, – как писала Лидия Чуковская, – объяснял эту писательскую потребность [в редакторе – доверенном лице]». Работы Лидии Корнеевны занимают большое место и в другой антологии, составленной мною – «О редактировании и редакторах» [565] .
565
В ней представлены письма и высказывания писателей не только ХIХ, но и ХХ и даже ХХI века. Сокращенная печатная версия его выпускается издательством «Новое литературное обозрение», а с полной можно познакомиться на сайте www.editorium.ru.