В лесах Урала

— Это писарь читает, — шепнул дед. — Рядом, с бляхой на груди, старшина, а те двое, русские купцы, оценивают пушнину. Уж они оценят, песьи души.

На столе перед старшиной лежал пузатый никелированный револьвер бульдог — такой же я видел у Всеволода Евгеньевича перед его отъездом.

Старшина заметил деда.

— Кто такой будешь? Зачем сюда явился?

— По торговым делам езжу.

— Пока ясак собираем, ничего покупать у вогулов нельзя. Ежели что — этапным порядком отправлю на родину.

— Подожду, — ответил дед. — Мне ведь не к спеху. Может, после вас перепадет что-нибудь.

Начался сбор ясака.

Писарь глядел на бумагу.

— Сопр Пакин.

В толпе движение. К столу подошел пожилой манси в пестрой собачьей шубе, поклонился начальству.

— Плати ясак, — кивнул старшина.

Сопр порылся в пазухе, вытащил связку белок, встряхнул ее, кинул на стол. Купцы осмотрели шкурки, называли цену.

— Мало, давай еще, — сказал писарь.

— Нету больше, — глухо ответил Сопр. — Спина болела всю осень, в лес редко ходил.

— Ты лентяй. Придется выстегать. Кончим сбор, приготовься.

Вызвали старика Тимофея Хадсабова. Он кинул на стол чернобурую лису. По юрте пробежал шепот. Манси разглядывали богатое подношение царю. Старшина и купцы мяли шкурку в руках, вытягивали хвост, дергали через колено, гладили, ерошили ворс. От шкурки летела шерсть, пыль. Писарь чихал, бранился. Купцы пошептались, объявили цену: двадцать пять рублей.

— Жулики, — прошептал дед, — в городе за нее сотню дадут, а то и больше.

— Молчи, твоя молчи надо, — сказал Тосман.

Старшина благодарил Тимофея, обещал ему царскую грамоту за редкий ясак.

Дед спросил Тосмана, почему двое манси уселись за столом, потакают старшине и купцам. Тосман сказал, что одного звать Елбын, другого Шома, у Елбына пятьсот оленей, у Шомы — четыреста, и что они всегда помогают русскому начальству выколачивать ясак.

— А, понимаю, — кивнул дед. — Они вроде вашего Лобсиньи.

— Вот-вот, — улыбнулся Тосман, — худой люди, от царя медали получают, грамоты, а душа у них, как шайтан, злая.

За окном было шумно. Подъезжали на оленях и собаках манси из соседних паулов, подходили на лыжах. Дверь то и дело отворялась и затворялась. Сдатчики кланялись старшине. На стол падали связки горностаев, колонков, норки, рыси, куницы.

Старшина складывал дары в холщовую торбу. Кто-то сдал темного с проседью бобра. И опять все ахнули…

Вызвали Павла по прозвищу Налимий хвост. Его дед украл когда-то налимов у богатого соседа, и с тех пор за семьей утвердилась кличка «Налимий хвост».

С Павлом бились долго. Он плохо понимает по-русски. Отдал недавно все шкурки за долг знакомому купцу, не может уплатит ясак. Старшина сердился. Налимий хвост стоял перед столом, опустив глаза.

— Нет шкурок, подавай деньги. Нам все равно. Понимаешь русский язык, образина?

Налимий хвост молчал.

Писарь сказал по-вогульски:

— Молех давай ат целковай.

— Молех, — повторил старшина и поднес волосатый кулак к носу Павла. — Ребра поломаю.

Налимий хвост попятился к двери. Манси громко заговорили, что Налимий хвост бедный человек, семья у него голодает, взять нечего.

— Лодыри! — кричал старшина. — Я найду, где взять. Меня не проведешь. Писарь, заноси в постановление: выстегать Павла Налимий хвост за неуплату ясака, списать и продать с тортов имущество.

У стола высокий худой старик. От него приняли сотню белок, требуют еще. Он клянется, что больше не имеет. Его тоже заносят в постановление на порку, а потом молодой манси говорит по-русски, что старику восьмой десяток, он одинокий, по закону давно освобожден от ясака, а с него берут каждую зиму. В юрте шум. Манси шепчут что-то старику в ухо. Старшина советуется с писарем и купцами. Беличьи шкурки возвращаются старику. Старик не уходит.

— Отойди, — сказал старшина.

— Отдай назад, что десять год брал, — просит старик. — По царскому закону нельзя брать, а ты брал. Пошто брал-то? Эх, кривой душа!

— Верно! — откликнулись манси.

— Проваливай, — сказал писарь, отодвигая старика. — Что с возу упало, то пропало. Прошлогодние шкурки сданы в казну его императорского величества. Из них какая-нибудь мадама пальто сшила. Тебе похвальную грамоту на будущий год привезем.

Старик пытался еще что-то сказать. Старшина вытолкал его за дверь Сбор ясака продолжался.

Я спросил деда, чего он ждет.

— Погоди, скоро увидишь, — шепнул он.

Тосман подозвал хозяина юрты. Они пошептались. Хозяин послал куда-то жену. Она возвратилась с четвертной бутылью водки. Хозяин поставил бутыль на стол.

— Подношение для вашей милости от манси паула. Выпейте, закусите, и ясак хорошо пойдет.

Старшина, писарь и купцы принялись за водку, пригласили деда к столу.

— Иди, купец, выпей стаканчик.

Я думал, дед откажется. Но старик будто этого и ждал. Он сел между писарем и старшиной, опрокинул в рот чашку с водкой, крякнул, принялся за рыбу. Бутыль быстро опоражнивалась. Дед вторую чашку пить не стал. Приложив к ней губы, он выплеснул водку под стол. Никто не заметил этого. Старшина, писарь, купцы чокались, пили, галдели. Тосман тихо разговаривал с манси. Дед положил руку на револьвер старшины, кивнул Тосману. Манси бросились к столу. Старшину, писаря и купцов повалили на пол, связали ремнями. Купцы только мычали, а старшина ругался. Ему заткнули рот рукавицей.

Манси на руках вынесли связанное начальство из юрты, заперли в амбаре.

Шома и Елбын, отбежав к окну, сперва стояли молча. Потом закричали что-то, показывая на деда руками. Елбын вытащил из-за пояса кривой нож.

— Чего глядишь? — сказал дед Тосману. — Их тоже взять надо.

Манси, охотно связавшие русских, теперь стояли посреди юрты: не решались хватать богатых сородичей. Елбын, невысокий жилистый человек, взмахивал ножом, ругался. Шома угрюмо смотрел на всех маленькими острыми глазами. Дед навел на Елбына револьвер. Щелкнул взведенный курок.

Елбын втянул голову в плечи, бросил нож. Тосман повторил приказание вязать Елбына и Шому. И опять никто не подошел к многооленщикам. Значит, не нож пугал манси-бедняков. Тосман сам связал руки Шомы и Елбына, увел их на улицу и скоро вернулся.

Хозяйка убрала со стола недопитую водку, закуски. Дед подошел к столу.

— Слушайте меня, манси. Не надо платить ясак. Русский царь вас грабил, обижал. Теперь супротив царя восстание идет. Не будет царя совсем, и ясаку не будет. Верно вам говорю.