В лифте

Будто убоявшись его слов, лифт неожиданно дрогнул, что-то заскрипело над головами стоящих в нем, и кабина стала медленно опускаться. Все радостно всполошились. Январева даже крикнула "ура!" и зааплодировала, но очень скоро лицо ее недоуменно вытянулось, стало испуганным.

– Ой, куда же мы!
– воскликнула она, хватаясь за руку Петушкова.
– Ведь семь этажей всего...

Лифт и в самом деле должен был уже остановиться, а он все падал и даже, казалось, набирал скорость. Он спускался все быстрей и быстрей, и тогда пятеро с чувством невесомости от этого падения - будто в шахту проваливались - сгрудились и то ли от того, чтобы не упасть - качало, как на корабле, то ли от страха перед неведомым, прижались друг к другу. Живое тепло соседа не то чтобы успокаивало, но как бы вливало некоторую жизненную энергию, помогая не заверещать по-дикому, не по-человечески.

И опять погас свет. В темноте с людьми, затаившими дыхание, лифт бесконечно долго рушился вниз, так долго, что Петушков успел перебрать в уме десятки фантастических сюжетов, которые разъясняли бы ему случившееся, но ответа не нашел.

– Может, мерещится?
– Чуть слышно пробормотала Ирина Михайловна.

И вдруг перед каждым стала прокручиваться в обратном порядке лента собственной жизни - от сегодняшнего дня до раннего детства - со всеми деталями быта и чувств. Первая зарплата, учеба в институте, любовь, школа, подбитый соседским мальчишкой глаз, мамины руки и строгий отцовский оклик, детсадовские хороводы... Мирная, размеренная жизнь. Только в ленте Лобанова детство в отсветах военных зарев. Но вот все пять лент слились в одну, перемешались. Эпизоды из жизни дедов, прадедов и еще более далеких, забытых и незнаемых предков мелькали яркими, быстро сменяющимися кадрами. И почти в каждом - кровь и боль, сполохи взрывов и пожарищ, изнурительный труд и короткие зарницы молодого счастья. Казалось, лифт, проваливается в далекое прошлое.

Ирина Михайловна стала медленно оседать на пол, но ей не дали упасть, подхватили. От чьего-то хлопка по лицу она очнулась и мгновенно вошла в странное, еще никогда не испытываемое состояние: поддерживающие ее руки воспринимались как свои, тверже стало под ногами, будто их выросло у нее еще несколько пар, и вся она как бы слилась со стоящими с нею рядом, превратилась в многорукое и многоглазое существо, внутри которого теперь уже почти в безопасности плавал малыш.

Захлопал крыльями невидимый Тыоня, опять с восторгом ощутив себя на краткий миг телесным существом. Все услышали этот звук, но не испугались не было сил для большего страха, да и как раз в эту минуту лифт, тормознув, неожиданно двинулся вверх. Но по-прежнему каждый был одновременно собой и другим, и когда в Петушкове вспыхнула радостная надежда от нового движения лифта, то ее вмиг ощутили все.

Полет был столь же длительным, сколь и падение. Казалось, ему не будет конца.

"И куда рвануло? В космос, что ли?" - хотел было сказать Лобанов, но не смог разжать губ, лишь плотнее прижался к соседнему плечу, от которого шло нечто успокаивающее, хотя и бессловесное, но выражаемое примерно таким настроением: все будет в порядке, нужно только переждать этот кошмар.

Теперь незримый оператор стремительно раскручивал ленту в будущее. В высоком широкоплечем мужчине, который встал перед Жураевой, она узнала своего взрослого сына. Он был очень похож на нее, лишь фигурой выдавал Селюкова. Сын стоял у панели машины, фосфоресцирующей голубыми цифрами, и сосредоточенно нажимал ее клавиши.

Другие тоже увидели и каким-то чутьем узнали своих потомков - рослых, с одухотворенными лицами. Они воспитывали детей, мчались в космических кораблях, работали в научных лабораториях. Их жизнь поражала красотой и мудрым спокойствием. И оттого, что в ней отсутствовал страх, ее можно было назвать счастливой.

Время от времени живущие в будущем оборачивались к ним, сгрудившимся в темноте несущегося в неизвестность лифта, и в их глазах читалась требовательная надежда на хороший исход.

Наконец лифт остановился. Дверцы его медленно раздвинулись, и пятеро, вмиг разжав объятия, конфузливо отскочили друг от друга, уступая дорогу Ирине Михайловне.

Их встречала улыбающаяся тетя Даша.

– Что же это вы?
– буднично сказала она.
– Звали вас, звали, стучали вам, а вы точно оглохли или повымерли. Мы уж тут заволновались. Монтер немного задержался, ну да не наша в том вина. Все живы-здоровы?

– Все, - буркнул Лобанов, вылетая из лифта.

– Ничего, двадцать минут не беда, - сказала тетя Даша.

– Как двадцать?
– не поверил Петушков и взглянул на часы в вестибюле. Они показывали четверть десятого.
– Который час?
– бросился он к мужчине, вытолкнутому дверью-вертушкой. Тот отодвинул манжет и подтвердил:

– Четверть десятого.

Петушков растерянно осмотрелся. Его коллеги пешком шагали на пятый.

– Петушков!
– крикнул Лобанов.
– Поспешите, а то опоздаете на планерку.

Тыоня слетел с крыши лифта, вновь уселся на боковой плафон, прямо над головой тети Даши, и стал с интересом наблюдать за тем, как ловко снуют в ее руках вязальные спицы.