В ловушке. Трудно отпускает Антарктида. Белое проклятие
Шрифт:
– На какую половину?
– На ту, которую пролетит ЛИ-2.
– Говори без шарад.
– Постараюсь. Половину пути, от Молодежной до Лазарева, летчики будут рисковать своей жизнью одни. Однако на обратном пути этот риск с ними разделим мы.
– Это все?
– Нет, не все. Предлагаю, Николаич, играть в открытую игру, обе стороны должны иметь равные шансы. В истории с бельгийцами Перов пошел на риск потому, что люди погибали. У нас же, ты считаешь, ситуация иная: и крыша есть над головой и голод не грозит. Так?
– Продолжай.
– Однако, – я ни разу не видел Бармина
– Узнать – о чем? – спросил затуманившись Семёнов, хотя мог бы об этом не спрашивать.
– О том, что на станции есть… человек, нуждающийся в срочной эвакуации!
– Кого ты имеешь в виду, Саша? – спокойно спросил Гаранин. – Если меня, то зря. Мне уже значительно лучше.
– У меня осталось шесть ампул пенициллина, Андрей Иваныч! – горячо возразил Бармин. – У меня нет рентгеновского аппарата, даже горчичники, обыкновенные горчичники на исходе. Я не умею хроническое воспаление легких лечить заклинаниями!
– Ну и наговорил ты, Саша. – Гаранин укоризненно улыбнулся. – Мой кашель вот-вот пройдет, уверяю тебя.
– Настаиваю – и категорически – на срочной эвакуации. – Бармин бросил на Семёнова красноречивый взгляд. Что ж, доктор сыграл в открытую, если и такой козырь будет побит, то других уже больше не будет. Семёнов заметно побледнел и отвел глаза. Не хотел бы я в этот момент оказаться в его шкуре!
– Так на Молодежной ведь есть еще две «Аннушки»!– спохватился Скориков. – Они-то могут подстраховать Белова, Николаич!
Семёнов покачал головой.
– На полторы тысячи километров без промежуточных баз «Аннушки» не полетят, Димдимыч…
– Знаете что, Андрей Иваныч, – с жаром выпалил Веня. – Мы вас понимаем, а вы нас поймите. Давайте голосовать!
– Ну и фрукт, – ухмыльнулся Дугин, – будто только-только вылупился из яйца. Ты еще жребий на спичках предложил бы!
– Давай, давай, – поощрил Веня, – зарабатывай характеристику: «Начальству предан, любит зимовать по два года подряд!»
– Вот люди, – вздохнул Горемыкин, – тут такое дело, а они лаются…
– Док правильно изложил, – подал голос Скориков, – на обратном пути в самолете и мы будем…
– Чтобы он состоялся, этот обратный путь, нужно еще благополучно до нас долететь, – напомнил Гаранин. – Но против голосования, Сергей, я бы не возражал.
– Новгородское вече? – усмехнулся Семёнов.
Мне показалось, однако, что в глубине души он рад этому нежданно подвернувшемуся шансу. Наша взаимная неприязнь не мешает мне быть по возможности объективным, и я уверен, что тревога за судьбу летчиков терзала его и до напоминания Гаранина. Но бьюсь об заклад, что у Семёнова язык бы не повернулся приговорить тяжело больного друга – а Гаранин, как мы знали, был для Семёнова больше, чем просто друг, – ко второй зимовке. Но теперь он был связан по рукам и ногам, ибо что-что, а полярную этику Семёнов чтил и соблюдал педантично и свято. Щепетильная ситуация, интересно, как он из нее вывернется.
– А почему бы и нет? – с вызовом спросил я. – В Древнем Новгороде, кстати говоря, глас народа был воистину
гласом божьим. Новгородцы даже могли сменить князя, если он, как вы любите выражаться, вылезал из оглобель.– «Черная метка», как в «Острове сокровищ», – и дуй на все четыре стороны! – развеселился Веня, вдохновленный поддержкой своего предложения.
– Что ж, будем голосовать, – согласился Семёнов. – Все высказались? Начнем по часовой стрелке.
– Младшенькая у меня… – как бы думая вслух, пробормотал Нетудыхата.
– «Младшенькая, младшенькая…» – передразнил его Дугин, – Затараторил, как попугай!
– А ты не перебивай, дай человеку сказать! – сердито пискнул Горемыкин, и опять никто не улыбнулся, хотя забавное несоответствие между грузной фигурой и фальцетом повара обычно нас веселило.
Наступила тишина. Я быстро прикинул шансы: скорее всего пять на пять, все решит один голос. Моя догадка – голос Нетудыхаты! Эх, будь я гипнотизер! Ваня, дружище, думай о младшенькой и больше ни о чем, слышишь меня?
Семёнов положил перед собой блокнот и карандаш.
– Приступим. Гаранин?
– Зимовка.
– Присоединяюсь. Бармин?
– Самолет!
– Дугин?
– Конечно, зимовка, Николаич.
– Пухов?
– Я… понимаете… Мне нужно вернуться домой! Обязательно, очень нужно…
– Да рожай уж, – насмешливо процедил Дугин.
– А вы не грубите, – оборвал его Гаранин. – Пухов вам почти что в отцы годится.
– Я за эвакуацию но воздуху! – торжественно сказал Пухов и вытер вспотевшую лысину.
– Хорошо. – Семёнов сделал пометку. – Томилин?
– С тобой, Николаич…
– Филатов?
– Я уже сказал, – буркнул Веня.
– Определеннее!
– Самолет.
– Горемыкин?
Горемыкин развел руками.
– Прикинул я здесь, голодать не будем. Зиманем, что ли?
– Нетудыхата?
– Дак я что? – Нетудыхата покосился на Пухова и Веню, виновато крякнул. – Конечно, младшенькая у школу идет и все такое, так раз надо… Прозимуем, Николаич, я ж понимаю…
– Скориков?
– Самолет.
– Груздев?
– Мой голос не имеет значения.
– И все-таки?
– Я думаю, что вся эта сцена была довольно бессмысленной.
– Вы ставите под сомнение результат голосования? – С угрозой произнес Семёнов.
– Ну, зачем же сразу вешать на меня ярлык… Раз позиция начальника определилась в самом начале, заранее можно было сказать, что большинство его поддержит. Мы, знаете, к этому же приучены. К доктору вы не прислушались…
– Дискуссия уже окончена. В какую же колонку внести ваш голос?
– А ни в какую. – Я решил доставить себе это маленькое удовольствие. – Считайте мой бюллетень недействительным.
– Вы всегда очень оригинальны, Груздев. – Семёнов захлопнул блокнот. – Итого: шесть против четырех при одном воздержавшемся. Костя, свяжись с Молодежной, срочно. Скориков, бланк.
Семёнов склонился над столом и начал набрасывать текст. Все сидели опустошенные, говорить ни о чем не хотелось. Пухов неожиданно всхлипнул и стал прокашливаться, стыдливо оглядываясь. Бармин встал и пошел в спальню, его никто не остановил. Семёнов бросил карандаш и попросил внимания.