В лучах мерцающей луны

Сюзи, с обычной своей твердостью укрощая ураган, тем не менее чувствовала подспудную тревогу. У нее с Ником еще не было времени вернуться к денежному вопросу; а там, где денег так мало, это, безусловно, не могло иметь большого значения. Но тем паче она втайне испытывала ужас, отважно приняв решение не оставлять своих подопечных одних. Трехдневный медовый месяц в компании с пятью детьми — причем детьми с фалмеровским аппетитом — не мог не быть дорогостоящим предприятием; и, пока она улаживала последние мелочи, собирала детей в школу и вытаскивала все, что могло служить вместилищем для огромного багажа, мысли ее были сосредоточены на привычной проблеме финансов.

Да… это было жестоко — поднимать свою ненавистную голову даже среди пышноцветия ее новой весны; и тем не менее он был здесь, вечный змий ее эдема, и нужно было улещивать его, кормить, усыплять теми крохами, что ей удавалось выпросить, занять или украсть для этого. Видимо, эту цену судьба назначила ей заплатить за счастье, и Сюзи была больше, чем когда-либо, убеждена, что счастье этого стоит. Вот только как все это совместить с ее новыми принципами?

Учитывая, что предстояло уложить детские вещи, позаботиться о ланче и позвонить в пансион в Фонтенбло, времени на моральную казуистику не оставалось; и Сюзи с определенной иронией спросила себя, не хроническая ли нехватка времени на решение денежных затруднений были причиной ее предшествующих ошибок? Но времени не было и чтобы задуматься об ответе на сей вопрос; короче, времени не было ни на что, только лишь успевай крутиться в урагане планов и приготовлений, по ходу послать Ника купить мясной закуски для ланча и позвонить в Фонтенбло.

Едва он ушел — и убедившись, что он благополучно свернул за угол, — она пошарила в своих собранных вещах, переложила из дорожного несессера к себе в карман маленький сверточек и поспешно вышла из дому в другом направлении.

XXX

Едва уместившись в двух такси, Лэнсинги отправились на вокзал — в свой второй медовый месяц. В первой машине были Ник, Сюзи и багаж всей компании (включая клаксон младшего Ната в качестве последней уступки и учитывая, что он пообещал воздерживаться от игры на нем), во второй — пятеро Фалмеров, бонна, которая в последний момент отказалась оставаться дома одна, клетка, полная канареек, и приблудный котенок, вынашивавший убийственные планы против них; всех их пришлось забрать, поскольку, раз бонна тоже поехала, позаботиться о них было некому.

На углу Сюзи вырвалась из объятий Ника, остановила кавалькаду и помчалась назад, ко второму такси, удостовериться, что бонна не забыла ключ от дома. Конечно же, та забыла, но его взяла Джуни; после чего они продолжили путь и прибыли на вокзал, когда поезд уже разводил пары; и там — о чудо! — добродушный кондуктор разместил всех их в свободном купе — несомненно, как заметила Сюзи, потому, что поездное начальство всегда выделяло молодоженов и оказывало им особое внимание.

Дети под присмотром Джуни сперва пообещали быть сущими ангелами, но сейчас не могли сдержать возбуждения и не успокаивались, пока не договорились, что Нат будет нажимать на клаксон при каждой остановке, близнецы будут выкрикивать названия станций, а Джорди, на чьем попечении были канарейки и котенок, объявлять пересадку.

К счастью, остановок было мало, но возбуждение от путешествия в сочетании с шоколадом, которым неосмотрительно закормил их Ник, сказалось неожиданной подавленностью Джорди, из которой Сюзи удалось вывести его, только рассказывая сказки до самого прибытия в Фонтенбло.

День был мягкий, неяркое солнце блестело на желтеющей листве; после того как ручной и живой багаж выгрузили у пансиона, Сюзи призналась, что обещала детям позволить немного порезвиться в лесу, а потом напоить чаем с булочками в кондитерской. Ник спокойно согласился, и давно уже стемнело и было истреблено множество булочек, когда наконец процессия свернула на улицу, ведущую к пансиону; впереди шел Ник со спящим Джорди на плече, а остальные, не в силах говорить от усталости и сытости, медленно тянулись за Сюзи.

Было решено, раз уж бонна с ними, что детей на ночь можно поручить ей, а Ник и Сюзи устроятся в гостинице по соседству. Ник льстил себя надеждой, что они переберутся туда, как только вернутся из кондитерской; но Сюзи, явно удивленная такой идеей, напомнила, что в первую очередь нужно накормить ее подопечных ужином и уложить спать. Она предложила ему пока перенести в гостиницу их вещи и пообещала присоединиться к нему, как только Джорди уснет.

Она долго не шла, но ожидать ее было приятно, даже сидя у едва греющей печки в читальне пустой гостиницы, и, бегло просмотрев утреннюю почту, которую торопливо сунул в карман, покидая Париж, он погрузился в дремотное блаженство. Воистину самое большое безумие в мире — и все же в нем не было того чувства нереальности, которое превратило их первое приключение просто в золотой сон; и он сидел и ждал с уверенностью человека, в котором дорогие сердцу привычки пустили глубокие корни. В этом примирительном расположении духа даже присутствие пятерых Фалмеров казалось естественным и неизбежным следствием всего остального; и когда Сюзи наконец появилась, немного бледная и усталая, со взглядом задумчивым, погруженным в себя, как у беспокойных матерей, выходящих из детской, это тоже казалось естественным и неизбежным и было частью нового порядка вещей.

Они сходили в дешевый ресторан поужинать, и сейчас, сырым декабрьским вечером, под низким небом, затянутым дождевыми тучами, возвращались в гостиницу. Как будто уже все было сказано друг другу и тем не менее почти ничего из того, что предстояло сказать, и с каждым шагом ноги их тяжелели, волоча огромный груз блаженства.

В гостинице свет был уже почти везде выключен, и они ощупью поднялись в свою комнату на третьем этаже, единственную достаточно дешевую, которую нашла Сюзи. Луч уличного фонаря проникал в окно, не закрытое ставнем, и после того, как Ник оживил огонь в камине, они придвинули к нему кресла, чтобы посидеть немного в темноте.

Их молчание было столь дивным, что Ник не мог решиться прервать его; не позволило его беспокойной душе сделать это ощущение постоянства, ощущение, что впереди у него наконец целая вечность, чтобы наслаждаться радостью и плыть в ее блаженном потоке. Но в конце концов он встряхнулся и сказал:

— Надо же, как одно с другим сходится. Сегодня с утренней почтой пришла приятная новость.

Сюзи спокойно приняла сообщение.

— Знаешь, это в порядке вещей, — отозвалась она, как если бы день слишком явно был назначен для счастья, чтобы не замечать подобных знаков.

— Да, — продолжал он с простительной гордостью. — Во время круиза я написал пару статей о Крите — так, просто впечатления путешественника, конечно без особых претензий. Но в «Нью ревью» их приняли и попросили написать еще. И вот прислали чек, только представь себе! Так что можешь позволить мне занять веселенькую комнату внизу с розовыми занавесками. И это внушает мне надежду завершить книгу.

Он ожидал взрыва восторга и, может быть, нового выражения подобающей супруге веры в блистательное будущее, ожидающее «Торжество Александра Великого», и где-то в глубине под блаженством влюбленного автор в нем почувствовал легкий укол задетого тщеславия, когда Сюзи, вскочив на ноги, закричала, жадно и без предисловий:

— О, Ник, Ник, покажи, сколько они заплатили тебе!

Он помахал перед ней чеком в свете камина:

— Две сотни, корыстная ты негодница!

— Ох… — задохнулась она, словно ее натянутые нервы не выдержали такой прекрасной новости, и, удивив его, опустилась на пол и уткнулась лицом ему в колени.

— Сюзи, Сюзи моя, — прошептал он, теребя ее за плечо. — Что с тобой, дорогая? Ты не плачешь?

— О, Ник, Ник… двести долларов? Тогда я расскажу тебе… сейчас, немедленно!

Он слегка похолодел и невольно отвел руку от склоненной фигуры.

— Сейчас! Ну зачем сейчас? — запротестовал он. — К чему… что бы это ни было?

— Но это важно… важней, чем ты думаешь!

Она выпрямилась, все еще стоя перед ним на коленях, и подняла голову; на фоне горящего камина ее волосы казались алым ореолом.

— Ох, Ник, браслет… браслет Элли… я так и не вернула его ей, — запинаясь, проговорила она.

Он отшатнулся, когда она вцепилась в его колени. Он не сразу вспомнил то, о чем она упомянула; ледяная тень легла между ними просто потому, что прозвучало имя Элли Вандерлин. Каким безнадежным глупцом был он, думая, что они смогут когда-нибудь избавиться от таких воспоминаний или перестанут быть рабами такого прошлого!