В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.
Шрифт:
В тот, последний, день Боб отказался даже от своей любимой куриной котлетки. Он безучастно дремал на столе, почти не открывая глаз.
Спать я ложилась поздно: до начала экзаменов оставалось всего три дня. Перед сном я перенесла Боба в его ящик и посадила на сено. Он печально взглянул на меня и сразу прилег на бок, чего раньше никогда не делал. Я поняла, что это конец, что утром его уже не будет… Что тайну он уносит с собой…
И все-таки он немного приоткрыл ее мне…
Ночью я проснулась от резкого стука. Я глянула на часы. Было без двадцати четыре. Ущербная луна светила в открытое окно. Небо на востоке над лесом уже светлело. Я с раннего детства почему-то боюсь этого предрассветного часа и, сколько себя помню, всегда пугалась, если приходилось проснуться на границе ночи и
Вот и тогда, проснувшись от стука в предрассветный час, я прежде всего испугалась. Я лежала с широко открытыми глазами и прислушивалась, не повторится ли стук. И он повторился — резкий стук в дверь. Я вскочила и уже готова была закричать на весь дом, как вдруг заметила что-то черное на полу у двери… Рассвет еще только начинался, в комнате было почти темно, но пятно у двери казалось чернее окружающей темноты. И тут я вспомнила о Бобе… Он хотел выйти наружу и стучал клювом в дверь. Я подбежала к нему, взяла его в руки, распахнула дверь и вынесла на веранду. Он тяжело дышал, прерывисто, из последних сил. Его большой клюв был широко раскрыт. Я опустила его на пол, но ноги уже не держали его — он опрокинулся на бок и, пытаясь приподняться, потянулся ко мне. Я снова подхватила его и, прижав к груди, спустилась с ним в палисадник. Восток разгорался все ярче, а над головой, в светлеющем сине-черном небе, блестели звезды Ориона и сверкал Сириус. Боб вдруг потянулся из моих рук. Я подумала, что он хочет взлететь, но он не пытался раскрыть крылья, только тянулся вверх сам, тянул шею, голову. Понимаете, вверх — к звездам, к Сириусу… Клюв его широко раскрылся в последний раз, и из горла вырвался… предсмертный крик… Нет, даже не крик, это был призыв и прощание, в нем звучали и тоска, и какая-то необыкновенная радость освобождения, и надежда, и что-то еще…
Может, конечно, все это мне почудилось, учитывая мое состояние тогда, — ведь я впервые встретилась с таинством смерти. Но в те последние мгновения, когда его голос уже затихал и голова бессильно склонилась на грудь, я вдруг с необыкновенной четкостью снова увидела тот же поразительный пейзаж — город радуг, фиолетовый океан, зеленое небо со звездами, яркими, как Сириус. Эту картину сменила иная, еще более поразительная: какое-то огромное, очень светлое помещение, утопающее в прекрасных цветах. Они повсюду — поднимаются с пола, обвивают стройные колонны, заполняют промежутки между высокими прозрачными окнами, оплетают потолок. В окнах и меж цветов на потолке видны яркое, изумрудного цвета небо, алые облака и далекие звезды. Последним ощущением был чей-то взгляд — внимательный, испытующий, взволнованный… Взгляд самого этого мира или кого-то оттуда…
Кого-то, кто скрывался среди цветов?… Я вдруг почувствовала, что для него не существует тайны, что он пронзает насквозь до самых глубоких тайников моего я…
В этом взгляде растворилось все вокруг, и я сама тоже…
Меня нашли утром на ступеньках веранды с мертвой птицей в руках. Потом я долго болела, и тетя Юлия уверяла, что это ворон накаркал. В какой-то степени она была права. Мне потом рассказывали, что в бреду я твердила, что должна похоронить Боба среди цветов в беседке, обвитой цветами… Но его не похоронили…
Брат забрал тело ворона в свой институт. Его там исследовали по всем правилам биологической науки.
Мозг и что-то еще заспиртовали, а когда я выздоровела, брат подарил мне чучело Боба, очень искусно сделанное орнитологом, который приезжал к нам летом.
О своем приключении я потом рассказала и врачу, и моим родным. Кажется, никто не принял моего рассказа всерьез. Врач покивал многозначительно и записал несколько слов в историю болезни, а Яков пожал плечами
и объявил, что все их самые новейшие методики не установили при анатомировании Боба никаких отклонений от нормы. Только мозг чуть-чуть больше по весу, но это ровно ни о чем не свидетельствует… Обыкновенный старый ворон.Кажется, одна тетка Юлия была согласна со мной, что Боб не совсем обыкновенный ворон. Когда при ней заходила речь о Бобе, она многозначительно поджимала губы и говорила: «Я ведь предупреждала. Да вы все больно умные… А он вот ведь что…» И она умолкала, показывая своим видом, что ей все ясно, да только говорить об этом она не желает.
Разумеется, в ту осень я никуда не поступила, а год спустя сдала экзамены на астрономию. И после окончания аспирантуры специализировалась по радиоастрономии. Вот и все…
— Ну и как же, — спросил я ее, — пока ничего?
Она слегка улыбнулась:
— Увы, пока ничего. Ищу… То есть ищем, — поправилась она, вставая. — Вот скоро вступит в строй еще более мощный радиотелескоп.
Она вздохнула, надела очки, и ее серьезный задумчивый взгляд снова задержался на чучеле Боба.
ФЕЛИКС ДЫМОВ
НААВА
Рассказ
Я услышал шум на лестнице — в дверь позвонили.
Пошел отворять. Двое в синих спецовках с усилием втащили в квартиру металлический ящик на колесиках.
— Принимайте заказ. Автоматический секретарь с двойным объемом памяти и универсальным лннгвпстором. Не передумали? — спросил один, отряхивая руки.
— Нет, нет, мне обязательно нужен информатор, — сказал я.
И приналег плечом. Ящик мягко вкатился в кабинет.
Трудно сказать, чем именно заинтересовала меня бывшая корабельная система, нынешний экспонат Архива Времен. Пожалуй, некоей меланхоличностью облика, если так позволительно выразиться о машине. В тесноватой рубке «Тополя» суженная книзу Наава наверняка смотрелась неплохо. Но, оторванная от корабля, от флотских кресел, навевала грусть, еще более ощутимую из-за отдаленного сходства ее корпуса с человеческим лицом. Сходство подчеркивали и фасеточные глаза, я выступ перфоприемника, напоминающий нос, и полусферическая впадина колоратора, которую даже человек без воображения принял бы за рот. Прибавить к этому деревянные панели под колоратором (скорбные складки у рта?), необычно расположенную клавиатуру раздельно для правой и левой рук (усталые морщинки под глазами?) — и впечатление легко объяснится…
Я подключил машину в сеть, подвинул ногой пуфик.
Переделка Наавы была ничтожной: впаяли в схему дополнительные блоки памяти да свели многочисленные жилы, змеившиеся когда-то к узлам корабля, в один кабель, напрямую связанный с Информаторием.
Сначала ожил фасеточный глаз, будто Наава невесело подмигнула половиной лица. Осторожные точки забегали в многоцветий зрачков второй «фасетки». Полыхнул и погас колоратор — словно бы распахнулся на миг безмолвный рот. Глухим вздохом прошелестел сигнал проверки:
— Раз. Два. Три. Раз… Раз… Кто вы?
Конечно, голос у нее был женский. Живой, едва заметно картавящий. И проникновенный, как у кинозвезды. Интересно, а логика у нее тоже женская?
— Простите, что-то мешает в левом боку… Молектроника? Это ново для меня, раньше такой не было.
Суммирую. Ух, щекотно… Сейчас притерплюсь. Современная информация… Зачем? Я ведь так безнадежно устарела за сто десять лет!
Я молчал, давая ей возможность высказаться. Наава перераспределила огоньки в зрачках — будто повела взглядом по стенам:
— Вещи у вас немногословны. Это кабинет? Все уставлено древностями, книгами. И ничего для исследований. Вы — писатель?
Что ж. Она была недалека от истины.
— Историк. Специализируюсь на двадцатом — двадцать первом веках.
— Специалист? — подхватила она с издевкой. — Значит, вы ничего об этих веках не знаете.
— Остальные знают еще меньше.
— Это вас кое-как оправдывает.
— Надеюсь, с твоей… с вашей помощью…
— Говорите «ты» — не обижусь.
Я набрал полную грудь воздуха: