В мире фантастики и приключений. Выпуск 1

Он вскочил из-за стола и очень живо изобразил всю сцену обыска. Сцена была исполнена не без юмора и, пожалуй, не без наблюдательности. Я смеялся так же, как все.

– Надо же было мне себя проявить, - объяснил я смеясь.
– Следователь я, черт возьми, или нет?

Перестав смеяться, Вертоградский сел к столу и сказал серьезно и дружелюбно:

– Я не обижаюсь, Владимир Семенович. Я понимаю обязанности следователя. Очень было интересно следить за вашей работой. Удача, в конце концов, дело случая, но проницательность вы проявили большую. Когда вы говорили, что Якимов не виноват, казалось, что факты все против вас. Честно говоря, я и сейчас не понимаю, как вы почувствовали это.

Он сам вызывал меня на разговор. Ну что ж, я охотно шел ему навстречу. Из всех присутствующих только я один знал, чем этот разговор кончится.

II

– Видите ли, Юрий Павлович, - сказал я, - против Якимова было слишком много улик.

Вертоградский удивленно на меня посмотрел:

– Это следовательский парадокс?

– Нет, житейское правило.

Вертоградский пожал плечами:

– Вчера вы говорили наоборот: улик недостаточно.

Я усмехнулся.

– В сущности, это одно и то же. Улик было так много, что они вызывали сомнение.

Я говорил спокойно, неторопливо, как будто припоминая ход своих мыслей. Петр Сергеевич, Валя и Вертоградский слушали меня с интересом, как обычно слушают специалиста, рассказывающего о своей работе. Костров, отвернувшись, смотрел в окно и беззвучно барабанил пальцами по столу, желая этим показать, что мой рассказ совершенно его не интересует.

– Мне показалось, - продолжал я, - что меня настойчиво убеждают в виновности Якимова. Это заставило меня насторожиться. А тут случилась еще история с запиской. Я говорил уже, что не верю в кающихся шпионов. Да еще пишущих по-немецки. Да еще готическим, а не латинским шрифтом.

– А какую роль играет шрифт?
– спросил Вертоградский.
– Этого я не понимаю.

Он, конечно, понимал это не хуже меня, но я объяснил терпеливо:

– Попробуйте напишите что-нибудь готическим шрифтом; вы увидите, что остроконечные, готические буквы делают почерк неузнаваемым.

Я немного больше задержал на нем свой взгляд, чем это было бы естественно. Ровно настолько больше, чтобы у него мелькнула мысль, не знаю ли я, не догадываюсь ли. Потом я отвел глаза. Вертоградский усмехнулся, но мне его усмешка показалась не очень искренней.

– Очень остроумно, - сказал он.
– Мне это совершенно не приходило в голову.

– Тогда пришлось предположить, что Якимов похищен.

– Почему похищен, а не убит?
– спросил Костров.

Ом наконец заинтересовался моим рассказом, уже не смотрел в окно и не барабанил пальцами по столу.

– Это мне подсказали вы, - сказал я.

– Я?

– Конечно. Дневник шифровал Якимов, у него был ключ шифра. Как же можно было убить Якимова?

– Верно!
– воскликнула Валя; она была очень увлечена моим рассказом.

– А тут еще телега, - сказал я.
– Я ждал чего-нибудь в этом роде - телеги, автомобиля, просто лошади. Живого человека на руках не унесешь. Когда исчезла телега, я понял, что был прав.

Петр Сергеевич хлопнул ладонью по столу.

– Здeq \o (о;?)рово!
– сказал он.
– Это здeq \o (о;?)рово. Надо выпить за следователя.

– Спирту у нас меньше, чем тостов, - сухо сказал Костров и, повернувшись к Петру Сергеевичу, продолжал совсем другим, дружеским тоном: - Через час, через другой мы расстанемся с вами, Петр Сергеевич. Хочу вам на прощанье сказать, что я все помню. Может, вам иногда казалось, что я не понимаю, как много вы для нас сделали… - Он кашлянул немного смущенно: - Я не особенно разговорчив… - Он поднял кружку:

– Ваше здоровье, дорогой друг!

Петр Сергеевич встал и вытер губы. Поднялся и Костров. Они поцеловались троекратно, как полагается в этих случаях. Потом подбежала Валя к Петру Сергеевичу, потом подошел Вертоградский. Интенданта обнимали, целовали и растрогали вконец. Он даже всхлипнул от глубины чувств и чуть было не прослезился.

– Спасибо, друзья, - сказал он.
– По совести говоря, сколько раз я мечтал сплавить вас подальше куда-нибудь, в Москву или на Урал.

– Помилуйте, - закричала Валя, - что ж мы вам - надоели тут?

– Ну, знаете, - Петр Сергеевич развел руками, - конечно, приятно иметь в партизанском отряде научно-исследовательскую лабораторию, но хлопотно, не буду скрывать, очень хлопотно. Как-то Алеховские болота мало приспособлены для научной работы.

– Позор!
– сказал Вертоградский.
– Мы к нему с открытой душой, с дружбой, а он, оказывается, нас выгнать хотел.

– Хотел, хотел, - признался Петр Сергеевич, - а сейчас жалко будет расстаться. Вернемся домой, станем жить-поживать, а ведь этого никто из нас не забудет. Тысячу раз будем вспоминать и страшное, и смешное, к грустное. Детям нашим будем рассказывать. Как, Валентина Андреевна?

– Будем, - уверенно сказала Валя.

Петр Сергеевич повернулся к Кострову:

– Андрей Николаевич, вернетесь в наш город после войны?

– Как только лаборатория будет восстановлена, так и вернусь, - сказал Костров.

– За этим дело не станет. Если в лесу наладили, так в городе уж как-нибудь.
– Петр Сергеевич поднял кружку: - Ну, по последней - за встречу!

Все выпили. Выпил и я, хотя и чувствовал себя в этом тосте лишним. Действительно, про эту дружбу между профессором и интендантом можно было сказать, что она прошла и огонь и воду. Разные судьбы были у этих людей, в обыкновенное время - разные интересы, разная жизнь, а, пожалуй, теперь, прожив это время так, как они прожили, до конца жизни станут профессор и партизанский начхоз близкими друзьями.

Застучали вилки и ножи. Вертоградский хвалил грибы, Петр Сергеевич с аппетитом уплетал колбасу, мы с Костровым налегали на кислое молоко.

Следовало вернуться к разговору, который еще далеко не был кончен. Я сразу взял быка за рога.

– Да, - сказал я, - как бы мы весело завтракали сегодня, если бы вакцина и дневник были найдены и возвращены Андрею Николаевичу!

III

Костров вздрогнул от неожиданности, сердито на меня посмотрел и отвернулся.

Наступила пауза. Все только отвлеклись от этой проклятой темы, только развеселились немного, а я, как нарочно, снова к ней возвращался.

Вертоградский нахмурился. Петр Сергеевич посмотрел на меня удивленно и недовольно, а Валя, добрая душа, только спросила очень дружески:

– А почему не удалось найти, Володя?

Она хотела дать мне возможность объяснить всё и оправдаться. И Вертоградский хотел мне помочь.

– Это я виноват, - сказал он.
– Все концы Грибков в могилу унес.