В мире снов. Книга 1: Марк

Невзрачный господин подобрался, театрально повёл подбородком и уставился прямо на чету Гринов.

– А уничтожение нечисти, господин фельдфебель, это то, что прежде всех дел.

Как по команде, из толпы офицеров вынырнуло четверо солдат в серых мундирах. В руках каждый держал толстые цепи оканчивающиеся крючьями. Вспоминая события того времени, Саша не раз убеждался в том, что всё было приготовлено заранее – и речь, и контр аргумент, и цепи. Даже жертва была приготовлена заранее – ведь Гринблэк отправлял телеграмму с просьбой забронировать катер, забронировать на его имя (характерное и в узких кругах известное).

Отца схватили первым. Да он и не сопротивлялся, только вытянулся по стойке смирно, натянув на груди свой фрак в чёрно-зелёную шашечку. Таким он и остался в памяти Саши – гордым, подтянутым и смелым (фальшиво смелым). Крики матери, почему-то, не запомнились. Не запомнились и последние слова отца. Только общий их смысл, что-то из разряда: «вы совершаете чудовищную ошибку».

Гринблэка обмотали цепями и скинули за борт. По большому счёту – в цепях необходимости не было – каждая десятая медуза в воде обладала временно парализующим ядом, каждая сотая – смертельным. Стоило выкинуть человека за борт и отплыть на два десятка шагов – и можно было забыть о нём навсегда. Но красота момента требовала реквизит, и они выбрали подходящий.

Выбрали, как и Аннабель Грин своё платье, когда собиралась в плаванье – белое, складчатое и многоярусное. То самое платье, что так хорошо сочеталось с её рыжими кудрями и зелёными глазами. Платье, что так подходило под её бледное, веснушчатое личико. Платье, что до конца дней будет сниться Саше в ночных кошмарах.

Аннабель, в отличие от мужа, яростно сопротивлялась. Но противостоять квартету крепких мужчин не смогла. Цепи крест-накрест легли ей на грудь, сковав руки. Сопротивляться дальше не было смысла, но она всё равно пыталась. Пыталась и кричала то единственное, о чём могла думать: «Мой сын! Он не Спящий! Мой сын! Он местный! Он родился тут! Пощадите его, молю!».

Вряд ли Аннабель Грин разбиралась в тонкостях идеологии серых. Скорее, желала разжалобить кровожадные сердца. Разжалобить простым фактом – если умрут Спящие, то проснутся в своём мире, но если умрёт местный, то участь его туманна. Наивно надеясь на жалость, Аннабель Грин сказало то единственное, что могло спасти её сына. Ведь цепь приготовили и ему.

Из лучших побуждений, Аннабель сказала то, что спасло её сына, но погубило сотни, если не тысячи, других. Ведь до этого дня серые даже не задумывались о способах отличить местных от Спящих. Считали, что наличие «цветной фамилии» – главный и надёжный способ определения. А ведь далеко не все Спящие соблюдали эти нелепые традиции.

Аннабель перекинули через поручень. Саша до сих пор с ужасом вспоминает, как трепались на ветру белые ленты платья, пока его мать летела к водной глади. Всплеска о воду он вспомнить не мог, зато живо перед глазами стоял подол платья, что растёкся по водной глади. Аннабель была ужасающе красива в свой последний миг. Она выглядела как королева медуз в окружении своих верно подданных. Ленты трепыхались, уходя в водную толщу, точно щупальца. Рыжие волосы блестели огнём, предвещая погибель врагам. Подол дрожал и перекатывался складками, точно грибовидная голова медузы. Она уходила под воду медленно, спокойно, будто оставила на палубе всю свою бойкость. Возможно, ядовитое щупальце встретило её у самой поверхности. А может Аннабель просто проснулась в своём мире, оставив тело в бездонному морю.

Что было после, Саша помнит плохо. Вроде бы не били, хотя полной уверенности в том нет. Но и не приняли в объятия. Сбитые с толку низким ростом и худобой, серые отправили мальчика в интернат (по сути, тюрьму с двухразовой кормёжкой и клопами в кроватях). Первый пострадавший от рук серых, первый житель и первый выпускник интерната, и один из первых, кого направили таскать ящики во славу серой идеологии.

Но Саша, несмотря на все пережитые неурядицы, по-прежнему сохранял способность улыбаться. Причём всегда. Почти всегда.

5

Таскать ящики – дело не хлопотное. Если бы межпозвоночные диски развивались так же, как и мускулатура – даже лёгкое. Руки практически перестали чувствовать вес содержимого – приноровились. А вот спина давала о себе знать часто и больно.

Марк провёл здесь уже три недели (если считать привычным календарём). За это время он сблизился с Сашей и Шили так сильно, что их взаимоотношения можно было назвать дружбой. В перерывах между очередными перемещениями тяжёлых грузов, они часто болтали, вспоминая прежнюю жизнь. Марк, по-большей части, молчал и слушал, лишь изредка подавал голос, чтобы что-то уточнить. Между тем он понемногу учился понимать местную письменность – благо местный язык (волею необъяснимых причин) вытеснил из разума родной – русский. Всё оказалось куда проще, чем на первый взгляд: каждый отдельный столбик являлся отдельным словом или устойчивым словосочетанием, отдельный символ означал слог. Слогов, на поверку, оказалось не так уж и много. Столбики складывались в строки. Каждая строка – отдельное предложение. Строки разбивались между собой пропусками, которые читать следовало слева на право. Главной трудностью в восприятии текста оказалось полное отсутствие знаков препинания и средств выразительности. Сплошной набор слов разбавленных цифрами.

Однако об успехах Марка не знали даже его новоиспеченные друзья. Им он только показывал, что запомнил тот или иной слог в виде символа, да уточнял значение ранее не встречавшихся.

Дни (круги) проходили однообразно. Ящики, похлёбка, задушевные разговоры. Марк стал воспринимать происходящее как зациклившийся сон. Не самый приятный, но спокойный. Страх быть разоблачённым исчез, а понимание местной жизни улучшалось. Марк стал замечать, что не одинок в подобных переменах. Шили тоже перестал испуганно клонить голову при виде офицеров в сером. Он почувствовал себя чуть ли равным простому гражданину. А таких было в поселении много – в основном местные жители, плюс – дельцы, приехавшие сюда в поисках наживы.

С Блэкблю Марк столкнулся лишь однажды. Как-то раз, проснувшись, он поинтересовался: «который колокол сейчас?». Сосед по кровати нехотя буркнул в ответ: «кажись, второй. Извини, не считал, не моя смена! Но точно не третий. Нет».

Этого было достаточно. Марк должен был заступить на смену при четвёртом звоне колокола. Благо серые организовали доступное оповещение о времени – устроили нечто вроде колокольни, переоборудовав одну из сторожевых башен. И самое рациональное, за что стоило благодарить администрацию – количество ударов соответствовало текущему по счёту колоколу. То есть, если наступал третий колокол – звонили в три удара. Марк не мог по достоинству оценить это местное «ноу-хау», так как понятия не имел о том, что многие поколения люди просто считали одинокие удары и старались упомнить накопившееся число.

Времени было ещё много – даже если колокол зазвонил бы прямо сейчас, у Марка оставалось ещё два с небольшим часа на личную жизнь. На что их потратить – он не знал. Впервые у него выдалась такая возможность. Потому, не придумав ничего лучше, он покинул барак и принялся бесцельно бродить по улицам.

Воздух в тот круг был необычайно прозрачным. Грузовики, уезжающие по прокатанной колеи, оставались на виду до тех пор, пока не исчезали за горизонтом. Солнце, в такую погоду, теряло свои алые очертания и грело землю с неистовой силой, невольно заставляя думать, будто оно поднялось в зенит. Наступала жара сильно подкреплённая испаряющейся сыростью.

Марк потел и тяжело дышал, но всё равно продолжал свой бесцельный обход поселения. Не обладай он репутацией «деревенского дурачка», местные стражи порядка заподозрили бы в нём шпиона. И в особенности тогда, когда он, наплевав на все предупреждающие таблички, направился к казармам.

Казармы были расположены в нескольких ангарах, наподобие тех, что отдали под склады. Но в тот момент они пустовали. Марк спал, когда всех бойцов по тревоге подняли, вооружили и вывели из посёлка. Куда и зачем их повели – не знал никто, но Марк и не спрашивал. Хотя было у кого – двое караульных стояли у КПП и курили самокрутки. В воздухе витал знакомый запах нестиранных носков.