В незнакомой комнате

После всего, что нам пришлось пережить, это кажется невероятным. Я глажу ее по руке и нежно, в тот момент моя нежность почти искренна, спрашиваю, каково это — почувствовать себя снова живой. Она очень слаба, и чтобы услышать ее ответ, произнесенный шепотом, мне приходится склониться к ней.

— Дерьмо, — говорит она.

После периода неопределенности и застоя события начинают быстро развиваться. Первое, что происходит на следующий день, это перевод Анны из отделения интенсивной терапии в кардиологическое отделение напротив. Одна из сестер объясняет, что ей нужен постельный режим и постоянный уход и что будет назначена специальная терапия. У Анны нет физических сил, она безвольно-податлива, большую часть времени пребывает в полудреме, поэтому все еще требует ежечасной заботы и внимания, так что один из нас должен неотлучно находиться рядом, чтобы обеспечить их. Первые два дня ее мучает ужасная диарея, и приходится то и дело помогать ей выбираться из кровати и поддерживать ее в вертикальном положении, пока она корчится над судном. Он помнит противоречивое чувство жалости и отвращения, которое испытывал в те моменты, когда его руки и ступни оказывались забрызганными водянистыми экскрементами. Глядя на него вверх, она мило улыбается и бормочет, что это, мол, испытание твоей дружбы на прочность.

— Ты не представляешь себе какое, — отвечает он.

Далее он должен отнести судно в кишащий крысами туалет, вылить и начисто вымыть. Эта процедура повторяется бесконечно в течение дня, но он исполняет ее безропотно, быть может лишь потому, что у него нет выбора. Его окружают другие люди, делающие то же самое, и в их усилиях чувствуется некая покорная солидарность.

Как-то днем Анна смотрит на женщину, сидящую на краю соседней кровати, и доверительно шепчет:

— Посмотри на нее, определенно она попала сюда из-за проблем с пищеварением.

Я озадаченно смотрю туда, куда она указывает.

— Но она не больная, Анна, она посетительница.

Анна поднимает голову и всматривается.

— Нет, она должна быть пациенткой, — возражает она. — Слишком уж толстая.

— Ничего подобного, — отвечаю я, но прежде чем добавить, что на самом деле женщина, о которой идет речь, весьма миниатюрна, разражаюсь смехом. Разговор какой-то безумный, но впервые за все последние дни это почти милое безумие. За шуткой Анны я вижу слабый отблеск той своей подруги, которую помню, скорее эксцентричной и остроумной, нежели сумасшедшей.

Этой ночью дежурит Сьеф, а я отправляюсь в гостиницу. Облегчение от того, что словно бы вырвался из туннеля, позволяет мне спать спокойно, несмотря на никогда не дремлющее в подсознании ощущение необходимости возвращаться в больницу на следующее утро.

Едва переступив порог отделения, я уже знаю, что там что-то не так. Сьеф мрачно отводит меня в сторону.

— Это была тяжелая ночь, — говорит он.

Тяжелая. Я бросаю взгляд в сторону Анны, которая сидит на кровати, сердито скрестив руки на груди и испепеляя нас взглядом.

— Не волнуйся, я ее утихомирю, — говорю я.

Но он оказался не готов к случившейся перемене. Вчерашний кроткий и слабый ангел исчез, а на его месте появился некто совершенно другой. Темный чужак вошел в полную силу. Первые свидетельства тому обнаруживаются, когда он пытается поговорить с ней о том, как она обращалась ночью со Сьефом.

— Ты ничего не понимаешь, — прерывает его она. — Тебе известна только половина истории. Мерзкий ублюдок. Как он смеет так говорить со мной!

— Он всю ночь ухаживал за тобой.

— Кто его об этом просил. За мной не нужно ухаживать.

— Нужно, и в любом случае кто-то должен оставаться здесь. Таково больничное правило.

— Почему ты сам не остался? Где ты был?

— Я был в гостинице, пытался поспать. Сьеф подменил меня, чтобы я мог отдохнуть.

— Отдохнуть от чего? Ты устраиваешь целый гребаный спектакль на пустом месте. Я всего лишь попросила сигарет, а этот чертов ублюдок не пожелал мне их купить.

— Это кардиологическое отделение, здесь не разрешается курить.

— Да пошли они все, я буду делать то, что мне нравится, и плевать я на них хотела. Иди и купи мне сигарет.

Он смотрит на нее в ошеломлении.

Но прежде чем разговор успевает продолжиться, у нее случается новый приступ диареи.

— Помоги мне, — приказывает она, — мне нужно судно. — И снова сидение враскорячку и разлетающиеся зловонные брызги. — Как же это ужасно, — бормочет она. — Ужасно, ужасно, ужасно.

— Мне от этого тоже мало радости, — говорю я.

Опорожняя и моя судно, я ощущаю тревожное предчувствие, что она может еще что-нибудь отчебучить. В панике я проливаю экскременты себе на руки, приходится мыться, из-за чего я задерживаюсь. Интуиция меня не обманывает. Когда я возвращаюсь в палату, Анна уже вылезла из постели и куда-то направляется. К счастью, она еще не твердо держится на ногах, иначе ушла бы далеко.

— Куда ты?

— За сигаретами.

— Я же сказал, здесь курить запрещено, и в любом случае у тебя нет денег.

— Отвези меня в гостиницу. Со мной уже все в порядке, я требую, чтобы меня выпустили отсюда немедленно. По конституции никто не имеет права держать меня здесь против моей воли.

— Конституция тебе не поможет, здесь Индия. И чем больше хлопот ты будешь доставлять, тем дольше будешь здесь оставаться. Поэтому ложись в постель.

Она неожиданно повинуется, но, удобно устроившись в кровати, самодовольно заявляет:

— Я шла вовсе не за сигаретами, я собиралась выброситься в окно.

Все окна забраны решетками, и отделение находится всего лишь на втором этаже, тем не менее его охватывает чувство яростного отчаяния. Он с трудом контролирует свой голос, когда говорит:

— Мы сделали все, чтобы сохранить тебе жизнь.

— А кто вас об этом просил. Дайте мне спокойно умереть. Уйдите. Я разрешаю вам просто уйти.

— Я делаю это не для тебя. Я делаю это для других, для тех, кто тебя любит. И для себя, чтобы я мог сам себе без стыда смотреть в глаза.

— Ха. — Она смотрит на него лишенным сомнений презрительным расчетливым взглядом. — Знаешь, ты совершаешь ошибку за ошибкой. Взял на себя ответственность, привезя меня сюда, и посмотри, что из этого вышло.

Она не так уж больна, чтобы не понимать, как нанести мне удар в самое больное место, высказав правду, которая отныне будет бередить мою рану всегда. Мой голос звучит сдавленно:

— А ты, полагаю, ни за что ответственности не несешь. Тебе было на всех наплевать, ты просто сделала то, чего хотелось тебе.